112 
– Ясно!.. А сколько вам лет? Столько знакомы, а никогда не интересовался!..
– Двадцать четыре…
– Двадцать четыре! – задумчиво повторил Штин. – Когда мне было двадцать четыре, убили Гришку Распутина! Вы спросите – какая связь? Отвечу – никакой! Я догадывался, что вы ещё молоды, поэтому и говорю вам – уходите из полиции…
Сорокин смотрел на него не шевелясь.
– Помните, когда они пришли, в воскресенье, наши замечательные…
Сорокин кивнул.
– …я спросил вас, знаете ли вы, кем я хотел стать до войны? Сорокин снова кивнул.
– Действительно не поверите, голубчик! Я хотел стать театральным бутафором, даже в художественную студию ходил! Вот так-то! Вы себе представить не можете, в какой ужас я поверг этим мама́н и папа́, однако это был 1904 год, поэтому у единственного сына старого полковника от инфантерии не оставалось выбора, и они успокоились.
У Сорокина тут же перед глазами предстала нарисованная Штином карта распадков в районе разъезда Эхо с заголовком в картуше, легендой, орнаментальной рамкой и вензелями, и он с восхищением посмотрел на своего товарища, но спросил о другом:
– Вы были участником Маньчжурской кампании?
– Ну что вы, Мишель! – Штин усмехнулся. – Я ещё был мальчишка, а матушка вскоре почила, и я остался с папа́, дряхлым стариком, и, конечно, я уже не мог помыслить о другой карьере, кроме военной.
– И что ваш папа́?
– Он умер 1 сентября 1914 года, ему было шестьдесят пять лет. Машина, Мишель, была запущена, и я оказался в военной службе… Но это ладно, это дела давно минувших дней… Дело в том, что… – Вдруг Штин прервался и спросил: – Вы рассказывали, что перед отъездом в Эхо на вас произвёл необычное впечатление Ли Чуньминь?
Сорокин не понял, при чём здесь Ли Чуньминь, но согласился.
– Я во всём этом усматриваю очень тесную связь… – Штин присел на подоконник и закурил.
Сорокин приготовился слушать.
– Несколько минут назад я упомянул, что, когда мне было, как вам, двадцать четыре, убили Распутина… Михаил Капитонович согласно кивнул.
– Много схожего – что у нас происходило в России с тем, что сейчас происходит в Китае!
Штин говорил для Сорокина непонятно, к тому же он отвернулся лицом к окну и надолго замолчал.
– Я служил в штабе у Федора Артуровича, помните такого?
Сорокин не помнил. Штин повернулся:
– Ну как же, Мишель, Федор Артурович Келлер!
Сорокин встряхнулся, как же он мог не помнить Федора Артуровича Келлера – «первая шашка России», легендарный генерал, герой Германской кампании. Он тряхнул головой:
– Помню, конечно!
– Ну вот! – Штин пошёл от окна и взял другую папиросу. – Граф командовал 3-м конным корпусом. В марте 16-го меня прикомандировали к его штабу обновить и выверить карты для наступления. Так я с ним познакомился… Примечательный был человек… К нам, штабным, относился как к больным детям, любимым, но больным… У меня на первых порах даже сложилось мнение, что лошадей он любит больше, чем людей! Но я ошибался! – Штин хмыкнул и закурил. – Больше всего он любил дело! До начала наступления было затишье… и он стал устраивать охоты на манер парфорсных, выучка Офицерской кавалерийской школы… Меня-то этим не удивишь… Кстати, мы оказались соседями, поместье папа́ было в Брянской губернии, на границе с Курской: и лес и степь, и мы с папа́, что зимой, что летом, десятки вёрст… не вылезая из седла… Я с четырёх лет, как до стремени стал рукою дотягиваться, так в седло… и никаких там пони, сразу дончак, папа́ предпочитал их, хотя любил и английских скаковых… но это если визиты к соседям или в город. И я попросился на одну охоту, здесь граф меня и приметил, с тех пор от себя не отпускал. А мне это было на руку, только ему надо было на восток, в тыл, сделать офицерам променаж и выучку, а мне на запад, ближе к фронту, да на высотку, чтобы лучше было видно… С картами у нас, особенно в начале кампании, беда была! Хотя, казалось бы, ещё в Маньчжурскую научиться бы, что без точных карт – плохая война. И он со мной… Он на рекогносцировку, а я… план-схему, а потом на карту… Однажды заехали в разрыв между полками и наскочили на австрияков, их разъезд… Пришлось пострелять… под графом ранили коня… Что у вас там, Мишель, принесли что-нибудь? – Штин подошёл к стенке и ударил по ней ногой.
Михаил Капитонович достал флягу и положил её на тумбочку. Через минуту открылась дверь, и в палату на костыле приковылял китаец со знакомым саквояжем.
– А где Иван? – с удивлением спросил его Штин.
112 
