Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
93 
Его отвлёк Ли Чуньминь:
– Эти трое были вашими солдатами, которые ушли к красным?
Михаил Капитонович кивнул.
– А Огурцов, вы говорите, хотел вас тогда убить?
– Да, я только не понял: зачем? Они могли и так уйти, была ночь…
– Может быть, они хотели продать вас красным?
Сорокин пожал плечами и вдруг спросил:
– А почему когда вы влезли в наш вагон, то говорили с акцентом?
Ли Чуньминь улыбнулся:
– А представляете ваше состояние, если бы китаец, я же китаец…
Сорокин кивнул.
– …заговорил бы с вами совсем без акцента! Вы бы очень удивились?
– Конечно! – Михаил Капитонович понял логику Ли Чуньминя. – А вы ведь должны были меня расстрелять за то, что я ударил вашего солдата?
– Зачем? Вы вот как пригодились! Без вас мы бы ещё долго ловили этого Огурцова…
– И может быть, был бы жив Илья Михайлович… – с грустью произнёс Сорокин.
– На всё воля Господня! – сказал Ли Чуньминь. – Кстати, можете звать меня Леонид Сергеевич, так меня звали в России. – Ли Чуньминь поднял рюмку и вдруг кивнул за спину Михаила Капитоновича. – Посмотрите, кто к нам идёт!
Сорокин оглянулся, к ним шёл Всеволод Никанорович Ива́нов.
– Здравствуйте, господа, насилу вас нашёл!
Они помянули следователя, потом Всеволод Никанорович слушал историю Огурцова, молча кивал, когда Сорокин рассказывал о событиях в обозе на Сибирском тракте, памятных Всеволоду Никаноровичу, записывал в блокнот. Когда история закончилась, он поднял рюмку.
– Вот, господа, видите как? А ведь это всё – глухие раскаты тех событий… – При слове «тех» он куда-то далеко махнул рукой. – Как оно дотягивается-то! Ну, помя́нем… – Ива́нов выпил. – А вам, Михаил Капитонович, – весточка! – сказал он и протянул Сорокину сложенный вчетверо телеграфный бланк.
Иверская
Он шёл к Шнейдерману. Торопился. С позавчерашнего дня он писал отчёты, оформлял протоколы, и не было времени сходить к Шнейдерману, чтобы отклеить бакенбарды и парик.
Шнейдерман встретил его, хлопая руками по бедрам, как птица.
– Что за горе? Что за горе, голубчик? Что же это за такое – убить такого человека!
Шнейдерман усадил Михаила Капитоновича в кресло и поставил на спиртовку кастрюльку с водой.
– Сейчас, голубчик! Это не просто клей, это клей моего собственного изготовления, три матроса не отдерут, в смысле, конечно, отдерут, если четыре, только со щеками и скальпом, как у того Чингачгука… ай, ай, ай!
Шнейдерман суетился, семенил вокруг кресла и махал руками.
– Что я скажу его родителям, бедные старики!
Сорокин удивлённо посмотрел на него.
– Да, да! Они уже давно умерли, конечно, но что я им скажу на том свете? Когда-нибудь мы все будем на том свете! И что беда: его нельзя отпеть в синагоге и похоронить на еврейском кладбище! Взял себе моду креститься в православные! Тоже мне Андрей Первозванный!
– Илья Пророк! – Михаил Капитонович не собирался ничего говорить, а вот возьми да выскочи.
– Ха! Илья Пророк! Вы хотели пошутить, а попали в точку – Илья Пророк был наш… первобытный еврей, я имею в виду – ветхозаветный! Кому ещё придёт в голову мотаться над землёй в колеснице и кидать молнии, да ещё по своим, чистой воды Зевс, куда там грекам! Тоже мне, борец с идолами!..
Сорокин смотрел на Шнейдермана и видел, что тот суетится один в один как Иванов. Как они оба были в этом похожи.
– Он мне о вас много говорил, что вы умный, но немного неграмотный!
Слова парикмахера кольнули Сорокина, но он только поморщился: «Откуда мне быть грамотному, если я ничего не знаю!»
– Сейчас, голубчик, не морщитесь, сейчас я вас отклею!
Шнейдерман на секунду бросил в кипящую воду салфетку, вытащил её, отжал – Сорокин зажмурился – и бросил на лицо Михаилу Капитоновичу.
– Вы даже не почувствуете! – Он прижал салфетку к лицу, сильно сжал её на щеках и дёрнул. Сорокин не успел охнуть, как бакенбарды были в руках Шнейдермана. – Видите? А вы говорите! Сейчас то же будет с вашим черепом!
Через несколько минут Сорокин отдувался, глядя на себя в зеркало.
– Я вас побрею, будете глянцевый, как младенец! Волосы покрасить?
Красить было нечего, под парик Шнейдерман сам остриг его наголо.
Он сидел в кресле, смотрел на своё отражение, рядом мелькал парикмахер, на душе было пусто. Ему казалось, что должно возникнуть много вопросов, и они возникали, но сразу исчезали, как слепые щенки, которых, ненужных, бросали в глубокую яму с водой.
93 
