очень нудно 
76 
Мирон спросил, согласна ли сама Евка. Лилька заверила, что с сестрой уладит. Мирон попросил пару дней на размышление. Лилька ответила, что надо сию минуту. Пока она доест пирожки. И ела пирожки в количестве пяти штук один за другим. Ела и смотрела в глаза Мирону. Ела и дышала на него куриными потрохами с луком и шкварками. Когда она потянулась в кулек за очередным, Мирон согласился.
Лилька дала ему пирожок. Руки себе вытерла травой. И сказала: «Вы Симе ничего не говорите. Вы в стороне. И покушайте обязательно. Чаем запейте. А то в горле застрянет. Горло у вас ходуном ходит. Подавиться можно».
Как, что дальше — Мирон не знает.
Евку он до самого переезда в Остер после того, как его турнули с должности с понижением, не видел. А Сунька — вот. Вырос у них. Родной сын. Сима в нем уверена как мать. И он как отец уверен и жизнь за него отдаст, если, конечно, потребуется.
Нового для меня оказалось только, что сюда свою голову сунула Лилия Воробейчик. И ее роль на данный момент и на данные обстоятельства меня мало интересовала. Хоть предстояло еще осмысление.
Меня важнее интересовало другое.
Разбег у Мирона кончился. Но я чувствовал, что он меня еще не ненавидит. Не разозлился он еще на меня до безумия. Не выложит последнюю правду. А что последняя есть — я не сомневался. Если б ее не было — он бы так легко предпоследнюю не выложил. Про Суньку — это только предпоследняя.
И я приговорил:
— Это я и без вашего рассказа знаю. Вы пейте, пейте потихоньку, Мирон Шаевич. А что Лаевская у вас в доме по милицейским карманам шныряля, вы в курсе?
И тут не то что разбег, а сердце у Мирона кончилось. Тут он меня в порошок бы и стер. Именно тут. На Лаевской. А когда человек другого стереть не имеет возможности, он себя стирает. В пыль стирает. Себе же и назло. Чтоб силу свою выпустить. А то разорвется. Лопнет.
— А, Полина… От нее моя Симка всю жизнь терпит. И я терплю. Родственница. Она мне девок Воробейчиков подсунула. Чтоб я спасал. Она знала, что Сима бесплодная. Сима всех врачей замучила. Толку нема. Полина перед ней вихлялась — у нее трое детей было. Одна другой лучше. И умные, и красивые. Высшей марки. Сима ночами плакала: зачем Полинка ей глаза колет своими детьми. Поплачет, поплачет — и на меня лезет. Вдруг у нас получится. У нас не жизнь была, а пытка. Каждую ночь мне пытка была. Сначала нервы, потом это самое. И что? И ничего. На меня такая усталость прилепилась, что я ничего не мог. Так и сказал Симе: «Ты бесплодная, и я теперь без сил. Давай помиримся на этом месте. Живут люди без детей. И мы будем». Я, между прочим, еще молодой был. У меня кровь играла. А на Симку гляну — и вся игра к черту летит. Симка к Полинке. Чтоб мне или врача устроила для совета, или бабку какую-нибудь нашла. Полинка ей говорит:
«Тут не врач нужен, а молодая красивая девка. Я устрою». Ну, подсунула мне. А я на ответственном посту, как опора нуждающимся. С Евой закрутилось. Я считаю, Полина заранее рассчитала. И Лильку подключила.
Я кивал и не пил.
Мирону подливал.
Файда отхлебнет, подышит в глубину и опять заводится, как «студебеккер» от рукоятки. Он и руками такие движения проводил, вроде рукоятку заводит. И не сел ни разу. Я ему табуретку под колени — он отшвырнет пяткой. И дальше.
— Мирон Шаевич, вы про свои нижние потребности перестаньте. Противно слушать. Вы мне про Полину. Знали, что она по моим карманам лазила? У вас же в доме?
— Знал. В комнату зашел, когда она хотела мешок развязать. У нее не получалось. Попросила меня. В окно выглядывала, чтоб вас не пропустить. Я не смог. Она в карман кителя полезла. Лично. Что-то достала и в лифчик себе засунула. Я ей, конечно, сказал, что не надо. Тем более из кителя. Из мешка еще так-сяк, а из кителя с погонами… Она шикнула и смылась. Что взяла? Важный документ?
— Ерунду. Пшик она взяла. А вас повязала. Сообщник вы. Все вы сообщники.
Мирон присел на край табуретки. Не придвигал к столу. Помнил, что она дальше стоит, что оттолкнул он ее. Оттолкнул вроде в сердцах. А запомнил. Сел, не промахнулся.
— То есть как? По какому делу я ей сообщник?
— Это тайна следствия — по какому. Вы мне расскажите. Без баб своих. Без детей. Зачем Лаевская к вам приезжала? Чего она вообще моталась туда-сюда?
Мирон сидел тихо. С отвращением смотрел на стакан. На бутылку почти пустую.
Я спросил:
— Вторую начинать?
76 
