Последние отзывы

  85  

– Как вам известно из документов, которые я отправил вам по просьбе Хэтти, – начат адвокат, – Келл Морган – точнее Келл Александр Морган – родился в тысяча восемьсот шестидесятом году на маленькой ферме – хотя южанин назвал бы ее плантацией – неподалеку от Геттисберга, штат Миссисипи. Когда разразилась гражданская война, его отец, Брэкстон Морган, вступил в армию Конфедерации, а жену с мальчиком отправил в Новый Орлеан к своей сестре. Когда город заняли войска Союза, она с сыном бежала на ферму дяди, неподалеку от Далласа, штат Техас. Примерно через шесть месяцев после окончания войны к ним присоединился Брэкстон Морган… без руки и с покалеченной ногой. Нет нужды объяснять, что обстоятельства вынудили их жить у родственников жены. Спустя год родился ваш прадед, Кристофер Джон Морган.

– Это был тысяча восемьсот шестьдесят шестой год, – сказала Флейм, вспомнив дату на свидетельстве о крещении.

– Да. – Семеня короткими ножками, адвокат отошел от камина к книжным полкам, скрывавшим целиком всю стену. – Много написано о годах реконструкции Юга, поэтому достаточно будет сказать, что дети – ваш прадед и его брат – росли в трудное время. Уж не знаю, сумели ли вы прочесть между строк тот некролог Брэкстону Моргану из далласской газеты, что я вам посылал, но, похоже, он был убит в пьяной драке, когда, несомненно, продолжал отстаивать честь Юга. Это был шестьдесят девятый год. Два года спустя умерла его жена, вероятно, от переутомления и истощения. К чести ее дяди, он оставил у себя и воспитал обоих мальчиков. В семьдесят пятом году Келл Морган начал самостоятельную жизнь – в нежном пятнадцатилетнем возрасте. Однако не будем забывать, что в те времена он считался почти взрослым мужчиной.

Он посмотрел на портрет, притянувший также и взгляд Флейм. Как ни старалась, она не могла найти и следа того сурового осуждающего выражения, которое увидела поначалу. Теперь с портрета на нее взирал гордый и сильный человек, чьи резкие черты носили на себе отпечаток неукротимой воли… а его темные глаза буквально пронзали ее, словно пытаясь любой ценой навязать какое-то чуждое ей решение.

– Он нанялся погонщиком скота – перегнать стадо лонгхорнов на север, к погрузочной железнодорожной станции в Уичито, штат Канзас, – продолжал Бен Кэнон. – Это был самый разгар перегона скота на север. Что вовсе не означает, будто скот из Техаса и раньше не гнали на северные рынки. Гнали – начиная с пятидесятых годов прошлого века. И в основном по Шони-Трейл, которую еще называли Техасской дорогой. Она пролегла по всей восточной половине штата – от Техаса до самого Сент-Луиса. И широченная же это была дорога! Да и как могло быть иначе, ведь по ней шли военные обозы, грузовые фургоны и целые караваны поселенцев.

Однако в ту весну Келл Морган отправился по Чисоли-Трейл. И лишь поздней осенью, на пути домой, он впервые увидел эту землю. – Кэнон смотрел на портрет рассеянным и в то же время пристальным взглядом. – Я часто пытался себе представить, что он думал, когда взошел на гряду этих холмов и увидел открывшуюся ему долину – пышное осеннее золото ее высоких трав и струящуюся меж них серебристую речку. Имея за плечами всего лишь три класса школы, он едва умел читать и писать, а потому его впечатления никогда не были переданы бумаге. Но он говорил Хэтти, что образ долины продолжал жить в нем с того самого дня.

Тут, кивнув в сторону портрета, заговорил Чарли Рэйнуотер:

– По словам мисс Хэтти, на этом портрете он проигрывает – не то, что в жизни. Он был шести футов и одного дюйма росту без башмаков, и она утверждала, что ширина плеч у него вполне соответствовала его росту. При всяком взгляде на него он напоминал могучее дерево с прямым стволом. И никто никогда не называл его Рыжим. Нет, он всем был известен как Келл Морган. – Он быстро посмотрел на Флейм. – Я не имел чести знать его, как вы понимаете. Он скончался задолго до того, как я поступил сюда на работу. Однако все, кого ни спроси, говорили, что он был человек суровый, но справедливый. Покуда вы не нарушали моральных принципов, он отстаивал ваши интересы. Мисс Хэтти рассказывала, что он был неулыбчивый и что за него всегда говорили глаза. Когда он был в ярости, они были черны, как у дьявола, а в счастье – сияли… словно их подсвечивали изнутри. И еще он любил эту землю. Он объезжал ее верхом, осматривал пастбища, до самого последнего дня. А было ему шестьдесят пять.

Портрет утратил свою трехмерность, и теперь на фоне голубоватой дымки можно было видеть лишь плоское изображение рыжеволосого человека в парусиновой одежде, типичной для западных штатов. И тот черный огонь, о котором упомянул Чарли, сейчас мерцал в его глазах, смотревших, казалось, прямо на нее.

  85