10 
Дэйв Бойл объявился дома через четыре дня после исчезновения. Он прибыл, сидя на переднем сиденье полицейского автомобиля. Два полисмена, которые доставили Дэйва домой, позволили ему несколько раз включить сирену и потрогать ручку пистолета, закрепленного под приборной доской. Они подарили ему почетный значок, а когда привезли его в квартиру матери на Рестер-стрит, целая куча газетных и телевизионных репортеров уже поджидала их у дома в полной готовности. Один из полисменов, офицер Юджин Кабеки, подняв Дэйва на руках, вытащил его из машины и, несколько раз покачав его в воздухе туда-сюда, поставил перед дрожащей матерью, которая плакала и смеялась одновременно.
В тот день на Рестер-стрит было многолюдно — родители, дети, почтальон; два круглолицых пышнотелых брата, владельцы мясного магазина и лавки субпродуктов на пересечении Рестер- и Сидней-стрит; а также и миссис Пауэл, учительница Дэйва и Джимми в классах первой ступени школы «Луи и Дуи». Джимми стоял рядом с матерью. Мать прижимала его голову к себе, обхватив влажной ладонью лоб, как будто хотела убедить себя в том, что Джимми не схватили и не увезли, как увезли Дэйва, а Джимми сжигала острая зависть при виде того, как офицер Кабеки раскачивал Дэйва над тротуаром и при этом они оба смеялись, как закадычные друзья, а очаровательная мисс Пауэл всплескивала руками.
Джимми хотел крикнуть во всеуслышание, что ведь и он тоже чуть не оказался в этой машине. Но больше, чем кому-нибудь другому, ему хотелось сказать об этом мисс Пауэл. Она была прелестной, в безукоризненно чистой одежде, а когда она смеялась, можно было заметить, что ее верхние зубы чуть кривоватые, но это, как казалось Джимми, делало ее еще более красивой. Джимми хотел рассказать ей, что он почти уже был в машине, и посмотреть, появится ли на ее лице такое же выражение, с каким она смотрела сейчас на Дэйва. Он хотел сказать ей, что все время думает о ней, а в мыслях представлял себя взрослым, умеющим водить машину, на которой он повезет ее куда-нибудь, она будет все время смотреть на него и улыбаться, потом они будут обедать, и все, что бы он ни сказал, будет смешить ее; она будет смеяться, обнажая свои зубы, и гладить его лицо своей ладонью.
Джимми казалось, что мисс Пауэл была здесь явно не ко двору. После того, как она сказала несколько слов Дэйву, погладила его по лицу и поцеловала в щеку — она поцеловала его два раза, — собравшиеся подошли ближе, а мисс Пауэл отошла назад и стояла на бровке тротуара, глядя на возвышающиеся вокруг унылые трехэтажные дома, на поднимаемые ветром куски толя на крышах, под которыми виднелись деревянные стропила. Сейчас в глазах Джимми она выглядела еще моложе и еще недоступней, как будто в ее облике вдруг появилось что-то монашеское. Стоя на бровке тротуара, она по своей привычке поправляла волосы; ее курносый носик морщился, как бывало всякий раз, когда она готовилась высказать какое-либо суждение.
Джимми порывался подойти к ней, но мать по-прежнему крепко прижимала его к себе, не обращая внимания на его ерзанья и старания вырваться из ее объятий, а когда мисс Пауэл пошла по направлению к перекрестку Рестер- и Сидней-стрит, Джимми, провожая ее взглядом, видел, как она резво и размашисто махала кому-то рукой. Какой-то тип, сильно смахивающий на хиппи, развалился в машине с откидным верхом, в которой без труда угадывался «хиппивоз» — на освещенных ярким солнцем дверцах были намалеваны пурпурные цветы с увядшими лепестками. Мисс Пауэл уселась в эту машину, и они укатили.
Ну, нет, подумал Джимми. Наконец-то, он вырвался из рук матери. Сейчас он стоял посреди улицы и наблюдал за толпой, роившейся вокруг Дэйва, и жалел, что не он оказался в той машине. Вот если бы в машине оказался он, сейчас все обожание, выпавшее на долю Дэйва, досталось бы ему, все глаза, светившиеся особым блеском, глядели бы на него.
Сборище на Рестер-стрит становилось все более шумным и многолюдным. Люди бегали от камеры к камере, надеясь увидеть себя в вечернем выпуске теленовостей или в утренних газетах — «Да, я знаю Дэйва, он же мой лучший друг, мы росли вместе. Вы знаете, он отличный парень, и, слава Богу, с ним все в порядке».
Кто-то открыл кран пожарного гидранта, и вода хлынула по Рестер-стрит, как некое подобие символа облегчения; ребята сбросили башмаки и, закатав штаны, кинулись к канаве. Они с такой радостью пустились в пляс, как будто вода обладала благочестивым воздействием. Подъехал фургон с мороженым, и Дэйву предложили угоститься всем, чем ему будет угодно, а также и взять домой все, что он пожелает. И даже сам мистер Пакиноу, мерзкий вдовствующий старикан, стрелявший из мелкокалиберной винтовки по белкам (а иногда даже и по мальчишкам, когда, конечно, их родители не могли этого видеть) и постоянно действовавший всем на нервы визгливыми призывами соблюдать тишину, подумать только — он настежь распахнул свои окна, поставил на подоконники колонки и — вы представить себе не можете — из них понеслась песня Дина Мартина «Это все в воспоминаниях», а потом зазвучала «Воларе», а дальше из его окон понеслась всякая музыкальная мура, от которой в обычный день Джимми просто бы стошнило, но сегодня все было к месту. Сегодня музыка плыла над Рестер-стрит бурными потоками, волны которых казались сделанными из гофрированной бумаги, и волны эти смешивались с шумом воды, вытекавшей из пожарного гидранта. Несколько парней, заправлявших карточной игрой, постоянно происходившей возле служебного входа в мясную лавку, принесли складной стол и небольшой угольный гриль, а вслед за ними кто-то притащил несколько переносных холодильников, наполненных банками с пивом «Шлитс» и «Нерегонзит», и скоро в воздухе, пропитанном запахом поджариваемых сосисок и итальянских колбасок вперемешку с дымом и чадом древесного угля, послышалось шипение открываемых банок с пивом. Все это всколыхнуло в памяти Джимми воспоминания о стадионе «Фенуэй-Парк» и летних воскресных днях; заставило вновь почувствовать радость тех минут, когда взрослые вдруг возвращаются в детство и ведут себя как дети; все смеются; каждый словно молодеет и выглядит счастливым оттого, что вокруг друзья.
10 
