74 
Дженовиц продолжил:
— Почему же вы выступали против разрыва, если муж чувствовал себя несчастным?
— Да не чувствовал! По крайней мере он не был несчастлив в нашем браке. Ему не везло в работе. Это распространялось и на все остальное. Например, Дэнис обижался, что я не понимаю его и не предоставляю ему достаточно свободы. Но он ни разу не говорил, что не любит меня, или любит кого-то еще, или собирается подавать на развод, не зависимо от того, согласна я или нет.
— Итак, эта новость застала вас врасплох? Но сейчас вы уже смирились с разводом?
— Думаю, да.
Дженовиц посмотрел на меня изучающим взглядом, а потом заметил:
— Вы слишком быстро изменили свое мнение. Сколько времени прошло с тех пор, как вступило в силу судебное решение?
Наш разговор шел совсем не так, как мне хотелось. Я ответила тихо и скромно, желая смягчить Дина:
— Десять дней. И я, поверьте, не хотела принимать решение. Я делала все, что в моих силах, чтобы добиться его отмены, но Дэнис оставался непреклонным. Я предлагала ему поговорить. Я предлагала ему пожить вместе в нашем доме и пыталась разрешить ситуацию мирным путем. Но Дэнис даже слушать ни о чем не желал, и суд продолжал заниматься нашим делом. Судья даже отказал нам в слушании, когда мы подали прошение о пересмотре дела. И подключил к этому вас, — я нахмурилась. — Я совсем сбита с толку. Вы предлагаете мне смириться?
— Нет. Моя задача просто составить рекомендации относительно опекунства. Есть предположение, что ваше дело закончится разводом.
— Чье предположение?
— Суда. И, естественно, вашего мужа, поскольку именно он инициатор данного процесса.
— Это правда, — согласилась я. — Инициатором выступил именно он, и суд стал на его сторону. Развод — не мое решение, но мне не оставили иного выбора. Мой муж не хочет жить со мной. Он ясно дал это понять. Итак, что же мне теперь делать?
— Большинство женщин горевали бы.
— Так и есть. Каждую ночь, когда я ложусь в постель, я чувствую ужасную пустоту внутри. Я просыпаюсь утром и испытываю боль. Я вспоминаю лучшие мгновения нашей жизни. Но теперь я уже не уверена, существовали ли они на самом деле или родились только в моем воображении. И мне очень грустно и плохо.
Я не знала, что еще сказать, и поэтому замолчала. Дженовиц тоже молчал, продолжая смотреть на меня изучающим взглядом, который я с трудом могла выдержать. В конце концов, напряженно засмеявшись и нервно проведя рукой по волосам, я сказала:
— Извините, доктор Дженовиц. Полагаю, что я полностью провалила этот тест. Я пыталась говорить искренне, но вижу, что вас это не впечатлило. И я совершенно не представляю, что вы хотите услышать от меня.
Дженовиц продолжал молчать.
Я продолжила:
— Возможно, я должна была совсем потерять голову от отчаяния. Думаю, с некоторыми женщинами могло бы произойти нечто подобное. Я знаю.
Он приподнял брови, не спросив, откуда мне это известно. Молчание становилось уже невыносимым, но выражение его лица заключало в себе вопрос.
И я объяснила:
— Моя мать совершенно потеряла голову, когда мой отец внезапно умер. Ничто не предвещало его смерти, он прекрасно чувствовал себя до самого последнего момента. Мне исполнилось восемь, сестре шесть. Мать охватила паника. Она не знала, что делать дальше. И не делала ничего. В течение нескольких недель.
— Очевидно, вы тоже тяжело перенесли его смерть?
— Я делала все, что могла.
— В восемь лет? Что же вы могли?
— Помогала своей сестре. Занималась с ней. Работала по дому.
— А что спасло вас от паники?
— Возможно, неведение, — я печально улыбнулась, вспомнив прошлое. — Я не понимала, что это на самом деле значило — остаться без мужчины в доме. Да, я тосковала по отцу. Но юный возраст помешал мне в полной мере осознать, что произошло.
— А сейчас вы уже можете полностью осознать?
— Что? Его смерть?
— Нет, развод. Разве не об этом мы сейчас с вами говорим?
Я ему не нравилась. Я знала, что не понравлюсь, и угадала. Осознавала ли я до конца, что происходило в моей жизни? О Господи, конечно, и с каждой секундой я понимала это все больше.
— Да, конечно, мы говорим о разводе. И да, я сейчас четко понимаю происходящее.
— Опишите, как вы это понимаете.
Я протестующе поднесла руку ко рту. Дженовиц просил меня озвучить те мысли и страхи, которые я не успела еще до конца принять для себя самой. Или же решил проверить, насколько я проницательна. А может, Дин садист, так вот просто и примитивно. Я уже начинала потихоньку ненавидеть его, но не осмелилась возразить.
74 
