17 
— Боб, — упрекнула птицу Виктория. — Все в порядке. Давай я отнесу тебя в другую комнату.
Калеб разозлился. Когда она пригласит потенциального отца к себе в дом, кто будет защищать ее, кроме маленького брюзгливого попугая?
— Шш, Виктория, пусть сидит здесь. Ему удобно, — сказал Калеб, положив ладонь на руку Виктории. — Он волнуется, потому что не знает меня.
— Ты думаешь? — По озабоченному взгляду Виктории, Калеб понял, что она очень любит этого брюзжащего попугая.
Птица смотрела на него подозрительно. Почему-то Калеб почувствовал себя лучше.
— Думаю, мы с Бобом как-нибудь поговорим с глазу на глаз, — сказал он. — Дай ему время.
Виктория с облегчением выдохнула и посмотрела на гору писем.
— Что ты думаешь? — спросил он.
— Не знаю. Может, здесь именно то, что мне нужно...
— Или?
— А может там много неприятного. Я думала об этом. Я знаю, ты считаешь меня ужасно наивной или сумасшедшей...
Калеб слегка погладил ей руку.
— Я не считаю тебя сумасшедшей. Ребенок значит для тебя очень много. У тебя есть мечта. Мне просто надо знать, что с тобой ничего не случится.
— Я была права, — сказала Виктория. — Ты хороший человек. Но совсем не обязательно охранять меня, я знаю, как отшивать негодяев. — Она снова посмотрела на письма.
— Хочешь, чтобы я прочитал их? — спросил он.
Виктория медленно покачала головой.
— Нет, я не трусиха.
Калеб улыбнулся.
— Ты кто угодно, только не трусиха. Ты уже доказала это.
— Спасибо, — гордо сказала она и взяла первое письмо. Она аккуратно разрезала конверт ножом и взглянула на послание. Вдруг она побледнела. Ее глаза округлились.
Тут же Калеб потянулся за бумагой, но Виктория отложила ее в сторону.
— Это мы отложим, — твердым голосом сказала она и вскрыла другой конверт. Потом еще одно. Первые семь писем она отложила в ту же кучу. Калеб мог только предположить, что там было написано.
Восьмое письмо, похоже, было лучше остальных.
— Может, это годится, — сказала она. Виктория посмотрела на Калеба так, будто спрашивала его о чем-то. Она передала ему письмо.
В письме говорилось:
«Дорогая Будущая Мама,
Я — человек средних лет. У меня все хорошо, но я хотел бы сделать нечто значимое. Думаю, зародить жизнь — это значимый поступок. Но, к сожалению, у меня нет денег и времени, чтобы выполнять обязанности отца. Поэтому ваше объявление меня привлекло. Я — человек не глупый, работаю бухгалтером. У меня нет вредных привычек или физических изъянов, которые передались бы по наследству. Я чист помыслами. Я бы хотел связаться с вами. Рекомендации прилагаются.
С уважением, Джэб Мэркюссон».
— Как по твоему? — тихо спросила Виктория. Первой мыслью, пришедшей Калебу в голову, было: «у нее милый голос». Он удивился, почему он раньше мало с ней разговаривал.
Письмо Джэба вывело его из себя. Калеб не знал почему. Наверное, он так среагировал на слова «нечто значимое». Это было совсем не похоже на то, как объясняла свое желание иметь ребенка Виктория. Он видел, как она разговаривала с Элли Макалистер. У Виктории было любящее сердце. Калеб понял, что этот Джэб — просто эгоист, который уверен, что делает миру одолжение, отдавая женщине свои гены.
— Тебе нужно немного отдохнуть, прежде чем читать дальше, — сказал он. — Ведь не обязательно делать все это сегодня. Слишком утомительно.
Виктория улыбнулась.
— Спасибо. Ты очень... ну... галантный, что ли, — неожиданно сказала она.
— Галантный?
Виктория пожала плечами.
— Ты, наверное, не часто используешь это слово в своих статьях. Слишком старомодное, но оно тебе очень подходит.
— Только бы Дэниз этого не слышала, — ответил он, улыбаясь. — Она называет меня медведем, лижущим больную лапу, и еще занудой. И она права.
— Медведем? — Виктория засмеялась. У нее был очень приятный смех. Она могла обворожить мужчину улыбкой, могла бы очаровать Джэба, но тот, наверное, будет слишком занят своим самопожертвованием, чтобы заметить этот смех. И вообще, много ли людей замечало, как красиво Виктория смеется? Он, по крайней мере, этого раньше не замечал. Он вообще не замечал ее целых два года.
— Медведем, — подтвердил он. — С плохими манерами.
Она все еще улыбалась, и ему ужасно хотелось говорить и говорить, чтобы она продолжала улыбаться.
— Господи, я даже не накормила тебя! — Она встала и начала суетиться на кухне.
17 
