очень нудно 
206 
Все— таки, почему смерть брата так подействовала на меня? Ведь он был довольно простым, довольно обычным, я думаю. Но — по-настоящему добродетельным. И я не могу представить, о ком еще, из тех кого я знал, я мог бы сказать подобную вещь.
Иногда он рассказывал о тех битвах, которые вел на работе против взяточничества и против того давления, которое администрация стремилась оказать на него с целью смягчить результаты проводимых им тестов, говорящих о токсичности пищевых добавок. Он всегда противостоял этому давлению. Но в его рассказах никогда не было того занудства, с которым некоторые люди вечно расписывают тебе, какие они неподкупные.
Рассказывал он об этом без всякого возмущения, абсолютно спокойно. Без нарочитого удивления, что богатые люди стремятся ради наживы отравить своих сограждан. Как не выражал он и приятного удивления оттого, что способен противостоять их нажиму; очень ясно он давал понять, что не чувствует себя никоим образом обязанным бороться за правду.
И он не испытывал никаких иллюзий по поводу того, какое большое и доброе дело делает, сопротивляясь подкупу. Они могли просто его обойти. Я вспоминал его рассказы о том, как подобные официальные тесты проводились другими специалистами его агентства, и как результаты этих тестов оказывались вполне благоприятными. Но брат таких вещей никогда не делал. Он всегда со смехом рассказывал мне эти истории. Он знал, что мир продажен. Что его собственная честность не представляет никакой ценности. Он не превозносил ее.
Он просто-напросто отказывался с ней расставаться. Как человек отказался бы расстаться с собственным глазом или ногой; будь он Адамом, он отказался бы отдать ребро. По крайней мере, он производил такое впечатление. И таким он был во всем. Я знал, что он никогда не изменял своей жене, хотя был привлекательным мужчиной, и вид хорошенькой девушки всегда заставлял его улыбаться от удовольствия, а улыбался он редко. Он ценил ум и в мужчинах, и в женщинах, но, с отличие от множества других, никогда не попадался на эту удочку. Ни деньги, ни чьи-либо услуги не могли его прельстить. Он никогда не просил снисхождения ни к своим чувствам, ни к своей судьбе. И в то же время никогда не судил других, по крайней мере вслух. Он мало говорил, всегда умел слушать, потому что получал от этого удовольствие. Он требовал от жизни самую малую толику.
Боже, сердце мое разрывается, когда теперь я вспоминаю, что таким же добродетельным он был и в детстве. Он никогда не жульничал в играх, никогда не воровал в магазинах, никогда не бывал неискренним с девчонками. Он никогда не хвастался и не врал. Я завидовал его чистоте тогда, завидую ей и теперь.
И вот его нет. Трагическая жизнь, как может показаться, жизнь неудачника, но я завидовал его жизни. Я впервые в жизни понял то утешение, которое дает людям религия, тем, кто верит в справедливого Бога. Что и мне она даст утешение верить в то, что никто не сможет теперь отказать моему брату в его заслуженной награде. Но я знал, что все это чепуха. Я-то жив! Да, я буду жить, буду богат и известен и испытаю все плотские удовольствия на этой земле, я буду победителем в этой жизни, но никогда не стану даже наполовину таким же, как мой брат, принявший такую бесславную смерть.
Прах, прах и прах… Я плакал, как никогда не плакал по умершему отцу или умершей матери, по умершей любви и по всем остальным потерям в жизни. По крайней мере, нашлось все же во мне довольно душевной щедрости, чтобы испытать горе от его смерти.
Ну скажите мне, кто-нибудь, почему все так должно было случиться? Почему не я сейчас лежу в этом ящике? Почему не меня тащат теперь черти в ад? Никогда лицо моего брата не выглядело столь собранным, столь безмятежным, излучающим силу; по оно было серым, словно припорошенным гранитной пылью. А потом пришли пятеро его детей, аккуратно одетые по случаю траура, и преклонили колена возле его гроба, чтобы прочитать свои последние молитвы. Я чувствовал, что сердце мое разрывается; слезы катились из глаз помимо моей воли. Я вышел из церкви.
Но горе я не мог испытывать долго. Вдохнув свежего воздуха, я почувствовал себя живым как никогда. Я знал, что завтра буду с аппетитом обедать, что со временем я буду с женщиной, которую люблю, что напишу повесть и буду гулять по пляжу вдоль океана. Только те, кого мы любим больше всего, могут стать причиной нашей смерти, и только их следует опасаться. Враги наши не могут принести нам вреда. Краеугольным камнем добродетели моего брата было то, что он не боялся ни врагов своих ни тех, кого любил. Добродетель — сама себе награда, и глупцы те, кто умирает.
206 
