очень нудно 
39 
Я потом разговаривала с постояльцами гостиницы из той же самой группы. Все они были потрясены. Многие знали Агнешку. Один мальчик из Ополя вроде видел, как она вбежала в воду, догоняя мяч, который ветер уносил в море. В том месте во время шторма водовороты намыли глубокие ямы на дне. Через два дня мы возвращались самолетом в Варшаву. В багажном отделении с нами летел цинковый гроб с телом Агнешки. В тот день впервые я не смогла слушать музыку. Мы ждали в Варне разрешения на взлет. Пилот по внутренней трансляции сообщил о причине задержки и включил музыку. Я почувствовала – еще немножко, и я сойду с ума. Стюардесса заметила, что со мной происходит что-то непонятное. Я сказала, что я – мать девочки, тело которой перевозят в Польшу. Через минуту музыку выключили. Почти два года я воспринимала музыку как осквернение тишины, которая должна сопутствовать моему горю.
Могила Агнешки на кладбище в Торуни. Загорелая, она улыбается с фотографии, которую сделала моя сестра за день до ее гибели. На известняковой плите вырезана волна, охватывающая ее лицо на снимке. Скульптор – мой друг, крестный Агнешки.
Назавтра после похорон Агнешки я полетела в Варну. Моя сестра пришла в себя после четырех дней беспамятства. Я сидела в больнице у ее постели, а она беспрестанно повторяла: «Я на пять минут отошла купить в киоске лимонад…» В Польшу мы возвратились вместе. Через год Моника переехала. Она нашла квартиру в районе рядом с кладбищем. И каждый день бывает там. Муж после смерти Агнешки решил, что больше нет повода приходить домой. И однажды не пришел совсем. Он не помог мне пережить наше общее горе. Не обнимал меня, когда меня так била дрожь, что я не могла напиться: стакан стучал о зубы. Не кричал на меня, когда я в отчаянии билась головой о зеркало в ванной. Не было его рядом, когда, проснувшись от кошмара, я искала его в постели, чтобы он сказал мне, что это всего лишь сон. Через две недели я запаковала его вещи в несколько картонных коробок и оставила у двери его кабинета в университете. Я осталась одна со своей болью, со своим чувством вины и с сестрой, которая была способна только плакать, молиться и каждый день просить у меня прощения… Очень долго я не могла ей простить только одного – что после всего этого она еще способна молиться и не возненавидела Бога. Долго, очень долго мне казалось, что мир, в котором я живу, – это ад какой-то другой планеты и самая страшная кара в нем постигла меня: у меня отняли способность плакать.
Вы знаете, что это такое, когда больше не можешь плакать? Психологи утверждают, что в нас встроен некий природный таймер переживания горя. У одних он настроен на пять лет, у других – на пятьдесят. Но хуже всего, что его можно пережить. После самой страшной утраты человек должен исчезнуть, умереть. Это его право. Бог, очевидно, считает иначе. И за это тоже я возненавидела Его. В снах, которые даже сейчас иногда снятся мне, Бог предстает несправедливым жестоким стариком, которого окружают ангелы с переломанными черными крыльями и испуганными лицами. Я безумно хотела умереть, но мне не хватило отваги. Хотела умереть и там, по другую сторону, хотя бы еще один-единственный раз обнять ее, прижать к себе… Хотела попросить у нее прощения. За то, что меня не было с ней. За мою беспечность. За то, что она так мало прожила. И дело даже не в том, чтобы она простила меня. Главное, чтобы она меня выслушала.
Развелись мы спокойно. На завершающее заседание муж пришел в стельку пьяный. Судья удалила его из зала и решение о нашем разводе вынесла в его отсутствие. Он и так в нашем браке был отсутствующим. Последовательно, до самого конца. Год спустя я еще не могла слышать музыки. Когда моя знакомая из Кракова написала мне, что вы ищете хранителя музея в Новом Сонче, я без колебаний собрала чемоданы и приехала сюда. Вы даже не представляете, как вы мне помогли, приняв на работу. Тот, кто сказал, что время лечит все раны, солгал. И уж совершенно точно он не родил ребенка, который потом умер. Он никогда не натыкался на его игрушки, разбросанные по дому, как будто через минуту ребенок, весело смеясь, снова станет ими играть. Время помогает только научиться перенести удар, а потом жить с этими ранами. Но все равно каждое утро, стоит открыть глаза, ощущаешь потерю. От этого можно убегать, но невозможно убежать. Я бежала в горы. Из одной тени в тень в другом месте. И все же побег этот помог мне. Я опять слушаю музыку. Могу опять ходить в костел и не выкрикивать свои претензии к Богу.
39 
