Глава двадцать третья,

в которой Геня вспоминает цитаты, детство и давно утраченные книги

У Гени Гималаевой подруг не было – так уж сложилось.

Однажды Геня пошла в кино – одна, как водится; сзади сидела девушка – тоже одна. Девушка смеялась ровно в тех же сценах, что и Геня. И молчала в других, там, где надо было молчать. Геня оборачивалась и жалела, почему в их возрасте нельзя взять и запросто подойти друг к другу. Впрочем, Геня и в детстве не умела – взять и подойти.

Она всегда, сколько помнится, была одна. Завидовала ровесницам, которые смело называли свое имя, будто пароль, и тут же накрепко завязывали узел дружбы с совершенно незнакомыми девочками. Всего только раз к маленькой Гене, хихикая, подошла одна такая девочка с невозможным именем Злата. Компания Златы всегда играла в стороне от Гени, угрюмо сидевшей на лавке с книжкой. У Гени сердце затрепетало, как флажок на ветру, но Злата всего лишь выпалила скороговоркой:

– Почему у тебя всегда такие платья? Дурацкие!

И тут же убежала обратно к подружкам, что заливались громким смехом.

Геня так и не поняла, что было дурацкого в ее платьях – такие же, как у всех, стремные советские ткани, простейший фасон, самые обыкновенные пуговички и кантики. Не в платьях было дело, а в самой Гене – она отличалась от других девочек, скрывала свое одиночество, хотя и тяготилась им, и потому была нелюбима. Лишь маленькая Ленка с вечно красными руками и гениальной сестрой-поварихой однажды поделилась с Геней чем-то похожим на дружбу, но и с ней они перестали встречаться сразу же после того, как Ленку перевели в другую школу.

– … Мама, у тебя есть подруги? – спрашиваю я так внезапно и не в тему, что мама резко просыпается от дневного сна и машет руками. Напугала!

– Когда муж хороший, никаких подруг не надо, – говорит мама и снова засыпает.

Здесь, в Пенчурке, всегда хочется спать. Запах нагретого дерева убаюкивает не хуже японского детектива, который я вытащила с полки наугад. Это самая не захватывающая книга на свете, и главное усилие тратится не на то, чтобы отгадать преступника, а на то, чтобы запомнить имена и взаимоположение героев.

Детективы любит папа, он же – мамин хороший муж. В комнатке, которую папа важно зовет кабинетом, собраны и лучшие образцы жанра, и его наипозорнейшие представители. В свободное от сельскохозяйственных занятий время мой папа, обросший, как все местные жители, бородой, любит полежать на диванчике с детективом в руках. Я слышу – он взволнованно шелестит страницами и крякает от удовольствия. Сыщики, ведущие расследование в детективах из папиной библиотеки, обладают разнообразными способностями, интересами и профессиями – помимо всем известных скрипача-химика, любителя орхидей и старой девы, в компании значатся инвалид детства, больной синдромом Туррета, еврейская многодетная мать, монах-травник, искусствовед, пекарь и даже ландшафтный дизайнер.

Я зеваю над японской книжкой так, что челюсти мои скрипят, будто ставни в родительском доме. Все не относящееся к детективам чтение папа унес в сени и сложил красивыми ровными стопками под окном. Наверное, там есть и мои детские книжки, так странно и быстро исчезнувшие из взрослой жизни. Надеюсь, что там нет моих собственных, мною написанных книжек. У нас с родителями был на этот счет серьезный разговор. Они обещали.

В любом случае надо сделать над собой усилие и произвести раскопки в давно позабытых стопках, этих бумажных останцах, только и ждущих подходящего момента, чтобы обрушиться. Я с облегчением возвращаю японскую книжку в ее родную щель на полке (справа – язвительный британский детектив, слева – грустная итальянская повесть с пятью убийствами: соседи приветствуют вернувшегося собрата) и ухожу на розыски в сени. В «сенки», как говаривала ба Ксеня.

Вот интересно, что ба Ксеня сказала бы, увидев сейчас более чем просто пожилых дочь с зятем и уже вполне перезрелую внучерь?

Я всегда улыбалась, вспоминая неугомонную бабушку, готовившую по самым сложным рецептам и в принципе не признающую легких путей. У нее если уж были блины – то самые невероятные, с припеком и подскоком. Если пироги – то с такими непостижимыми начинками, что гости каменели от усилия, но все равно не разгадывали, «чего она туда натолкала». Ба Ксеня взошла на дрожжах Елены Молоховец – ни та ни другая ни за что не оценили бы прелестной современной кухни – легкой, как одуванчик.

  105