Чем больше листов исписывал Владимир, тем страшнее ему становилось. Он старался как можно реже перечитывать готовые главы – там всюду была Евгения, ее мысли, слова и рассуждения. И не было самого главного – второй героини! Владимир искал эту героиню повсюду, но ничего похожего на правду не находилось, а сама Евгения теперь молчала о том, какую бы книгу она стала писать, если бы стала ее писать вообще.

Иногда Владимир сам заговаривал с ней об этом – так говорят о погоде или о скучном, но обязательном деле, но Евгения не хотела больше обсуждать ненаписанное. Она запиралась от Владимира, как магазин от докучного, но безденежного покупателя. Евгения ничего больше не рассказывала, и Владимир однажды понял: она начала писать новую книгу.

Они были у Евгении – уютный дом, похожий на небольшую библиотеку, где есть кровать, кухня и ванная. Владимиру было хорошо в этом доме. Единственное, что ему казалось здесь лишним, – кошка Шарлеманя, не взлюбившая Владимира с первых же минут. Шарлеманя мерзким голосом наорала на гостя, брезгливо обнюхала его ботинки, грязными кораблями застывшие в прихожей, а потом впилась мелкими зубьями ему в запястье, будто хотела перекусить вены.

Евгения извинилась за кошку, но бить ее, к возмущению Владимира, не стала. Шарлеманю выгнали с позором за дверь, где та мстительно напрудила огромную маслянистую лужу. С тех пор Шарлеманю всегда запирали на кухне, откуда она выкрикивала кошачьи ругательства, от которых вяли пушистые уши приличных котов и кошечек из соседних квартир.

В тот вечер Шарлеманя вела себя непривычно тихо, и ее пустили в комнату, и она уснула в кресле, печально свесив усы.

Евгении позвонили, кажется, родители, кажется, что-то важное – она ушла на кухню с трубкой, невежливо закрыв за собой дверь.

Владимир, скучая, приподнял с журнального столика толстую книгу Елены Молоховец – под Еленой обнаружился десяток скрепленных листков.

Он начал читать не раздумывая, но поглядывал опасливо на дверь, из-за которой могла в любой момент появиться Евгения. Шарлеманя открыла один глаз и укоризненно смотрела на Владимира.

Текст был превосходным – наверное, лучшим из всех. После такого текста можно не писать больше ничего и уснуть, свернувшись клубком, на лаврах. Владимир дрожал и злился. Его пальцы так сжали бумагу, что она захрустела, как чипсы, и Шарлеманя открыла второй глаз.

Владимир не успел дочитать до конца – под близкие шаги Евгении поспешно уложил листы на место, пришлепнув толстенькой пыльной Еленой.

– Все в порядке? – спросил он, дрожа от ярости.

– Мама паникует. Жизнь прошла стороной, а я совсем не думаю о будущем.

– Ты, правда, о нем не думаешь.

– Почему же? Еще как думаю. Я даже начала новую книгу. Хочешь прочесть начало?

Шарлеманя спрыгнула со стула и, задрав хвост, подошла к хозяйке. Хвост кошки напоминал дым из трубы, как на детских рисунках.

Евгения протягивала Владимиру стопку листов со скрепкой.

– Знаешь, мне тоже звонили. Мама. Ты не обидишься, если я сейчас уйду?..

Этим же вечером мама представила ему свою аспирантку – подающую надежды и чай на кафедре. Аспирантка Владимира не впечатлила – влажная, недопеченная блондинка, смутившаяся к тому же при встрече и, совсем как в прошлом веке, опустившая глаза долу. Владимир скрылся в кабинете и достал из тайника свою рукопись. Ему надо было перечесть ее и убедиться в том, что она не так уж плоха. Что на самом деле она хороша, что она превосходит то, что он успел воровато прочитать у Евгении. Эти ее дурацкие листы со скрепкой!

У Владимира было одно очень неприятное свойство (вообще их было много, но это свойство заметно выделялось на фоне прочих): он, как апостол Фома, всегда и всюду опаздывал. Бывало, целой свадьбой, с потеющей невестой и гневным тестем, ждали Владимира с Фаиной – а они брели себе к месту назначения медленно, как на казнь. Привычку опаздывать Владимир перенес из бытовой жизни в творческую – пока он неспешно раздумывал над темой рассказа или оттачивал сюжет пьесы, более расторопные коллеги выуживали идеи из воздуха (где они, как всем известно, носятся без всякого удержу) и отливали их в бронзе.

Так и с главной книгой, бесценным романом, Владимир мог бы просидеть до глубокой старости, когда, возможно, вообще все книги выйдут из моды и читающее человечество окончательно переселится в Интернет. Евгения тоже была не из породы быстрых перьев – на книгу у нее уходило не менее двух лет.

  94