19 
Было девять утра. С вечера шел снег, и движение на улицах было плотнее обычного, а на шоссе — медленнее, по обочинам застыли грузовики, запорошенные снегом, от легковых машин шел пар. Но в здании аэропорта как ни в чем не бывало цвела весна.
Я стоял в очереди на регистрацию за старухой голландкой, которая почти час оспаривала вес своих одиннадцати чемоданов. Я уже начал скучать, но тут промелькнуло это видение, и у меня перехватило дыхание, так что я даже не заметил, как окончился спор, и служащая вернула меня на землю, упрекнув в рассеянности. Вместо извинения я спросил, верит ли она в любовь с первого взгляда. «Конечно, — ответила она. — Никакой другой и не существует». И, не отрывая цепкого взгляда от экрана компьютера, спросила, какое место мне дать — для курящих или некурящих.
— Все равно, — сказал я со всей откровенностью, — лишь бы не около одиннадцати чемоданов.
Она поблагодарила меня служебной улыбкой, не сводя глаз со светящегося экрана.
— На ваш выбор три числа, — сказала она, — три, четыре или семь.
— Четыре.
Ее улыбка сверкнула торжеством.
— За пятнадцать лет, что я здесь, — сказала она, — вы первый не выбрали число семь.
Она пометила номер места в посадочном талоне и, протянув мне его вместе с остальными бумагами, в первый раз подняла на меня глаза цвета винограда, и я вынужден был утешиться этим, коль скоро красавица пропала из виду. И только тут она сообщила мне, что аэропорт закрыт и все рейсы отложены.
— Когда же полетим?
— Когда Бог даст, — сказала она с улыбкой. — Утром по радио говорили, что ожидается самый Сильный в этом году снегопад.
И ошиблись: снегопад оказался самым сильным за столетие. Но в зале ожидания для пассажиров первого класса цвела весна, в вазах стояли живые розы, и даже консервированная музыка звучала так возвышенно и успокоительно, как того желали ее создатели. Мне вдруг подумалось, что этот уголок вполне подходит моей красавице, и я пошел искать ее по залам, поражаясь собственной отваге. Однако большинство ожидающих оказались обычными мужчинами из обычной жизни, они читали газеты на английском языке, в то время как их жены, глядя в широкие панорамные окна на занесенные снегом мертвые самолеты и заледеневшие фабрики, думали о других мужчинах. После полудня в залах не осталось ни одного свободного места, душная жара стала невыносимой, и я вышел наружу — подышать.
Глазам предстало страшное зрелище. Залы были битком забиты самым разнообразным народом всех рас и вероисповеданий, люди расположились в душных коридорах и даже на лестницах, лежали вповалку на полу, вместе со своими детьми, животными и пожитками. Сообщение с городом прервалось, и прозрачный дворец из пластика стал походить на попавшую в бурю огромную космическую станцию. Я не мог отделаться от мысли, что красавица должна находиться где-то здесь, в затихшей людской гуще, и эта бредовая мысль давала мне силы ждать.
В обед мы полностью осознали свое положение потерпевших крушение. Перед дверями семи ресторанов, кафе и баров вытянулись бесконечные очереди, но не прошло и трех часов, как все они закрылись, потому что там не осталось ни еды, ни питья. Дети, а казалось, что тут собрались все, какие были на свете, дружно заплакали, а от толпы завоняло стадом. Пришла пора разгуляться инстинктам. Единственной едой, какую мне удалось добыть в этой людской свалке, были два последних стаканчика сливочного мороженого в лавочке для детей. Я ел мороженое у стойки, пока официанты собирали стулья и складывали их на столы, и смотрел на свое отражение в зеркале в глубине кафе: в руках — последний картонный стаканчик с последней картонной ложечкой, а в голове — мысли о красавице.
Самолет, который должен был вылететь в Нью-Йорк в одиннадцать утра, вылетел в восемь вечера. Когда я наконец вошел в самолет, пассажиры первого класса уже сидели в креслах, и стюардесса провела меня на мое место. У меня перехватило дух. В кресле рядом с моим, со спокойствием опытного путешественника, устраивалась моя красавица. «Напиши я об этом, никто не поверит», — подумалось мне. Я нерешительно пролепетал приветствие, но она его не заметила. Она устраивалась так, словно собиралась прожить в этом кресле долгие годы: раскладывала вещи в таком порядке, что ее место в самолете стало похожим на идеальный дом, где все под рукой. Пока она этим занималась, старший стюард, приветствуя пассажиров, обнес всех шампанским. Я взял бокал, собираясь предложить ей, но вовремя одумался. Оказывается, она хотела лишь стакан воды и попросила стюарда — сперва на недоступном французском, а потом на английском, едва ли более понятном ему, — чтобы ее ни в коем случае не будили до конца полета. В ее низком и мягком голосе проскальзывала восточная грусть.
19 
