Вена в ту пору была еще старинным имперским городом; ее географическое положение — между двух непримиримых миров, образованных Второй мировой войной, — сделало ее раем для черного рынка и мирового шпионажа. Я не мог представить себе более подходящей обстановки для моей беглой соотечественницы, которая продолжала питаться в этой студенческой забегаловке исключительно из верности своему происхождению, ибо ее средств с лихвой хватило бы, чтобы за наличные купить все заведение вместе с его завсегдатаями. Она так и не сказала своего настоящего имени, мы ее знали под немецким, труднопроизносимым, которое придумали венские студенты-латиноамериканцы: Фрау Фрида. Не успели меня с ней познакомить, как я счастливо допустил бесцеремонность — спросил, каким образом ей удалось так вписаться в этот мир, столь далекий и отличный от ее продутых ветрами скал Киндьо, и она ответила мне не раздумывая:
— Я нанимаюсь видеть сны.
И в самом деле, это было ее единственной работой. Она была третьей из одиннадцати детей в семье преуспевающего лавочника из старинного города Кальдас и, едва научившись говорить, установила в доме добрый обычай рассказывать сны натощак, до завтрака, поскольку в этот час еще свежи и сохранны их вещие свойства. В семь лет ей приснилось, что одного из ее братьев унесло водяным потоком. Мать, из чисто религиозного суеверия, тотчас же запретила ребенку то, что он больше всего любил, — купаться в речке. Но у Фрау Фриды была своя собственная система прорицания.
— Этот сон означает, — сказала она, — вовсе не то, что он утонет, а что не должен есть сладкого.
Такое толкование сна выглядело просто подлостью по отношению к пятилетнему ребенку, который жить не мог без привычных воскресных сластей. Но мать, успевшая убедиться в провидческих способностях дочери, твердой рукой заставила блюсти предупреждение. Однако при первом же ее недосмотре малыш подавился леденцом, которым лакомился украдкой, и спасти его не смогли.
Фрау Фрида не думала, что эта ее способность может стать работой, пока суровой венской зимой жизнь не схватила ее за глотку. И тогда она попросила работы в первом же доме, который приглянулся ей для жизни, а когда ее спросили, что она умеет, она сказала чистую правду: «Я вижу сны». Ей достаточно было коротко объяснить хозяйке дома, что это значит, и та взяла ее на скромное жалованье, но предоставила хорошую комнату и трехразовое питание. А главное — завтрак, потому что за завтраком вся семья усаживалась за стол, желая знать, что ожидает в самом ближайшем будущем каждого ее члена: отца семейства, утонченного рантье, мать, жизнерадостную женщину, страстную любительницу романтической камерной музыки, и двоих детей, одиннадцати и девяти лет. Все они были религиозны, а потому склонны к старомодному суеверию и с восторгом приняли Фрау Фриду на единственную обязанность — разгадывать ежедневную судьбу семейства по снам.
Она это делала хорошо и долго, особенно хорошо — в годы войны, когда действительность была страшнее кошмарного сна. Только она могла решить за завтраком, что каждый должен делать в течение дня и каким образом, так что в конце концов стала со своими прогнозами единственным авторитетом в доме. Власть ее над семейством была абсолютной: никто и вздохнуть не смел без ее указания. В пору, когда я оказался в Вене, только что умер хозяин дома, благородно завещавший ей часть своей ренты с единственным условием — продолжать видеть сны для его семьи до тех пор, пока они будут ей видеться.
Я пробыл в Вене больше месяца и разделял со студентами их скудное существование в ожидании денег, которые так и не пришли. Каждый приход Фрау Фриды в таверну, всегда неожиданный и щедрый, был для нас, сидевших на голодном пайке, праздником. В один из таких вечеров, когда все уже разомлели от пива, она прошептала мне на ухо так убежденно, что ясно было: время не терпит.
— Я пришла только затем, чтобы сказать, что вчера видела тебя во сне, — сказала она. Тебе нужно срочно уезжать отсюда и в ближайшие пять лет в Вену не возвращаться.
Она была так убеждена в том, что говорила, что в ту же ночь я сел на последний отправлявшийся в Рим поезд. На меня ее слова подействовали страшно, и я с тех пор считаю, что избежал какой-то ужасной, оставшейся мне неизвестной беды. В Вене я больше никогда не был.
До того несчастья, что произошло в Гаване, я встретил Фрау Фриду в Барселоне, да так неожиданно и случайно, что встреча осталась для меня таинственной загадкой. Это было в день, когда Пабло Неруда ступил на испанскую землю впервые после Гражданской войны, во время своего долгого путешествия по морю к Вальпараисо. Целое утро он провел с нами в большой охоте по букинистическим магазинам и в «Портере» купил старинную книгу, без обложки, выцветшую, за которую выложил, должно быть, свое двухмесячное консульское жалованье в Рангуне. Он двигался в толпе точно нескладный слон, и его, как ребенка, интересовало, что внутри у каждой вещи и как этот механизм действует, потому что мир ему представлялся огромной заводной игрушкой, из которой и получалась жизнь.