очень нудно 
38 
Я млела, вся как старый толстовский дуб, преображенная лучами его обаяния. Я так очаровалась, что не замечала ничего вокруг, и звонок Лапочкина застиг меня будто на месте преступления. Преступно — взять да и забыть, что сестра твоя на сносях.
Мы как раз обсуждали историю падения епископа. Уже отзаседала выездная комиссия Священного Синода, и теперь церковный Николаевск ждал решения: Вера каждый день звонила в приемную епархиального управления.
…Вера давно ушла домой, и Зубов вальяжно развалился в ее крутящемся кресле и ковырял в зубах разогнутой скрепкой. Странно, ему шли даже такие вульгарные повадки — в мире не было ни одной вещи, которая не подошла бы Антиною Николаевичу. Депутат говорил о владыке охотно и много, хотя обычно он так часто менял настроения, что в другом человеке это непременно раздражало бы. А Зубову, ему было можно все.
"Антиной Николаевич, вы же верующий человек, — упрекнула я депутата. Я слышала, вы даже ходите в храм, на Трансмаш, верно?"
Зубов потемнел лицом и выкинул скрепку в урну. Я тут же решила вытащить ее оттуда и сохранить.
"Ты много знаешь, дорогая. При этом ты не знаешь ничего. Как человек, максимально удаленный от духовных поисков — несмотря на все твои трогательные истории о танатофобии, ты заслуживаешь доверия с моей стороны".
Депутат придвинулся ближе — не ко мне, к столу.
"Думала ли ты, дорогая, что будешь вот так, запросто, беседовать с богом?"
С каким еще богом? Я громко засмеялась, чтобы Зубов не подумал, будто я не поняла его шутку. Если честно, смешно мне вовсе не было — поэтому смотрела я не на депутата, а на собственные руки.
"Тут не над чем смеяться, дорогая, ты опять выстрелила мимо. Какая жалость!" — Зубов говорил таким ледяным голосом, словно его продержали несколько часов в холодильнике. К счастью, депутат прицельно настроился на монолог и не стал отказываться от него только потому, что я выдала неверную реакцию.
"Я давно хотел стать богом, дорогая. Если ты будешь писать мою биографию, можешь использовать такой оборот: "Он бредил этим с самого детства". Сейчас я куда ближе к своей мечте — к тому имеются все условия. Народ наш, которого я с переменным успехом представляю в законодательной власти, так наскучался по иконам, что готов пойти за любой мало-мальски харизматической личностью. Вспомни, дорогая, Кашпировского. Чем тебе не бог? Если выбирать между ним и той сумасшедшей украинкой в белых простынях, то мне больше нравится Кашпировский. Хотя украинка тоже молодец… Нет ничего проще, чем стать богом в современных российских условиях — надо обладать харизмой, сочинить звучное имя и хорошенечко проработать генеральную линию учения. Быть богом, дорогая, куда веселее, чем быть депутатом".
Вот теперь я вполне естественным образом развеселилась.
"Подожди хохотать, дорогая, — сурово одернул меня златокудрый бог. Дело куда серьезнее, чем тебе кажется. Не думай, будто я пал жертвой иерусалимского синдрома, лучше скажи, любишь ли ты деньги?"
Я лихорадочно копалась в памяти, пытаясь вспомнить хоть слово об иерусалимском синдроме. Пустые полки, виноватый взгляд хранителя. О, Зубов, есть ли в мире хотя бы одна вещь, неизвестная тебе?
"Любишь ли ты деньги так, как я их люблю? — нараспев, по-доронински продекламировал Зубов. — Большие деньги, дорогая, очень большие! Нет ничего лучше больших денег, поверь мне, старому и опытному человеку".
На старого и опытного он совершенно не вытягивал. Я так и сказала, и Зубов польщенно ухмыльнулся — он по-женски любил комплименты.
"Наверное, ты знаешь, дорогая, что я богат. Если честно, я очень богат, но нет предела моей страстной любви. К деньгам. Видишь, я искренне могу признаться в своих грехах — и это очень по-христиански. Но о христианстве мы поговорим чуточку позже".
В голубых глазах что-то щелкнуло, показалось, что вместо меня Зубов увидел лекционный зал, заполненный людьми — сидящими тихо, как на групповом фотоснимке. "Можешь особо подчеркнуть в биографии — депутат Зубов никогда не лгал, — разглагольствовал Антиной Николаевич. — Я никогда не лгу, у меня так заведено. И о себе я тоже лгать не стану. Я на самом деле бог, дорогая. Вернее, у меня имеется куда больше оснований к этому, чем у прочих. Я умен? О да. Я красив? Ты сама видишь. Я способен принести жертву ради идеи? Разумеется. Меня любят? Еще как, дорогая, многим людям за всю их жалкую жизнь не пригрезится подобная любовь. Таких людей, как я, очень мало, и, значит, мне не следует стыдиться своего превосходства: не надо лицемерить, прикрываться скромностью, как католики руками при молитве. Создавать свою партию — дело нужное и прибыльное, но куда более прибыльное и нужное дело создать свою религию. Личную, собственную, где все будет так, как нужно мне. — Я вдруг заметила красноватые прожилки в глазах депутата изветвленные, будто маленькие молнии в грозовом небе. — Скажи, дорогая, ты знаешь, что такое оргазм? Не думай, что меня занимает твоя сексуальная жизнь, просто скажи, знаешь или нет?"
38 
