75

Киев. Октябрь 2015 года.

– Ну наконец! – Я поднимаюсь из-за стола, увидев входящего в кабинет Светлова. – Бери стул и давай сюда!

Он присаживается. На лице спокойная готовность все понять и принять к сведению или к исполнению.

– Коньячка? – предлагаю я.

– Спасибо. – Он отрицательно мотает головой, на лице в этот момент появляется извинительная улыбка.

– Ладно, тогда к делу!

Я включаю настольную лампу. Она вспыхивает и снова притухает. Дрожит, родимая. Спрашиваю:

– Видишь?

– Контакт плохой?

– Дешевое электричество. Помнишь, мы заставили Казимира брать меньше денег за киловатты. Это его месть. И кому? Мне!

Светлов задумывается. Он смотрит на стол перед собой, но зрачки его медленно и синхронно ходят то влево, то вправо.

– Прямых рычагов воздействия на него нет, – мрачно произносит он, поднимая глаза. – Когда можно было его урезонить, прошлый президент приказал «не трогать и дать возможность развиваться». Вот, развился.

– А непрямые рычаги воздействия? – интересуюсь я.

Снова зависает минутная пауза. Светлов думает. И снова отрицательно качает головой.

– Аккуратно не получится, а громко нельзя. Инвесторы перепугаются.

– Так что же, мне глаза портить? – Я снова киваю на мигающую лампу. Потом выключаю ее.

– Я подумаю, – обещает Светлов.

– Может, вставить его в следующий список «Чужих рук»?

– Нельзя, он не государственный служащий. А у нас по договору только госслужащие среднего и старшего ранга удостоены этой «чести».

– Вот мудачество какое. – Я огорчен. Мне обидно, что я, президент, ничего не могу предпринять против зарвавшегося олигарха с криминальным прошлым. – Ты знаешь, мне, оказывается, его камера снилась! Во всех подробностях. И при этом я ведь и не знал, что он две недели сидел!

– Сидел? – Светлов оживает. – А по какому делу?

– Спроси у генерала Филина. Он расскажет.

Движение мысли снова прочитывается на лице Светлова, при этом глаза выражают спокойную надежду на успех.

– А как ты думаешь, почему мне снилась его камера?

– Не знаю. – Генерал Светлов облизывает сухие тонкие губы. – Но могу подыскать хорошего парапсихолога, из наших.

– Подыщи! И еще, кстати, проблемка. Поярковский приезжал. Россия озабочена всплеском активности римских католиков. Говорит, в Ватикане сейчас обсуждается вопрос регистрации какого-то чуда, произошедшего у нас тут, в Украине.

– Узнаю, завтра доложу! – Светлов поднимается. Замирает на мгновение в парадной стойке и выходит.

Ему удается улавливать точный момент окончания разговора. Его ни разу не приходилось выпроваживать или опускаться до языка жестов.

Рабочий день президента окончен. Его можно было бы и продолжать, почти бесконечно. Потому что там, на столе у помощника, лежит два десятка килограммов свежеиспеченных указов и документов, ждущих моей подписи. Но подписывать не читая я не буду. А читать не хочу. По крайней мере, сегодня. Сегодня я хочу побыть один дома, на Десятинной. Сегодня меня все достали. И особенно этот Поярковский. День получился длиннее обычного, он словно растянулся на неделю.

Я ослабил узел галстука. Позвал помощника и дал ему несколько указаний. Пускай теперь тут остается Коля Львович и дергает эту паутину за ниточки. Я устал. Я даже спать хочу больше, чем есть.

Но дверь открывается и пред мои очи является Коля Львович с озабоченным выражением лица.

– Господин президент, у вас сегодня ужин!

– С кем?

– С Майей Владимировной.

У меня нет слов. Точнее, они есть, но мне не хочется потом долго полоскать рот. Эти слова оставляют противное послевкусие. Я просто смотрю ему в глаза, и по моему взгляду наверняка понятно, что я о нем думаю.

  61