87

Киев. Декабрь 2015 года.

Майя Владимировна удивлена. Она не понимает, как это можно обычную жареную картошку запивать «Бордо Гран Кру». А я все время улыбаюсь. Молча жую картошку и пью вино.

– Может, сегодня особенный день? – Майя задумывается. – Что у нас в декабре?

– Перестань, – обрываю я ее гадания уже совершенно по-свойски. – Эта картошка имеет отношение к Ватикану.

По ее лицу видно, что мое объяснение добавило еще больше тумана в ее голову. Я отодвигаю тарелку в сторону и неспешно объясняю ей и про чудо, зарегистрированное Ватиканом, и про беспокойство Москвы.

– Но чудо все-таки было? – спрашивает она.

– Да, соседи этой старухи и даже жители соседних сел подтвердили: было небесное сияние, какой-то необычный шум. Один сельский учитель истории даже попробовал сфотографировать. Он уверен, что прилетали инопланетяне. Но на негативе ничего не видно.

– Может, это действительно провокация Ватикана? – совершенно серьезно предполагает Майя. – Сами прислали кого-то, потом сами помогли раздуть из этого чудо. В Западной Украине ведь полно воинских частей, а там за пятьдесят долларов любой может на вертолете покататься.

Моя рука, потянувшаяся за бокалом, вдруг дрогнула. Я всматриваюсь в свою ладонь. Припоминаю, как щемила она, натертая рукояткой лопаты, когда я агрессивной трудотерапией избавлялся от стресса. Что-то уж очень похоже… Хотя никакой картошки никто не сажал…

– Ты беспокоишься? – замечает Майя Владимировна. – Не стоит. Церкви всякие важны, церкви всякие нужны. – Ее милый ротик расплывается в невинной улыбке.

Она права. Я как-то быстро привык к тому, что она всегда права. Нет, не всегда, а в последние два-три месяца, с тех пор как мое отношение к ней улучшилось.

На ней сегодня темно-синяя твидовая юбка и объемный рельефный свитер в большую клетку. Точнее, в зеленые и темно-синие клетки. Хоть проси ее прилечь и играй на ней в особые шашки.

– У тебя не топят? – спрашиваю я.

– Топят, но из окна дует.

– Так заклей окно.

– Не хочу. Ты знаешь, когда этот холодный сквозняк касается ночью моей кожи, я получаю странное удовольствие. Словно до меня дотрагивается любимый с того света.

Я в это время пил вино. Отличное, породистое бордо. И чуть не поперхнулся.

– Тебе нужен психолог, – прошептал я откашлявшись, отнимая ладонь ото рта. – Какое же это удовольствие?

– Я же сказала – странное! Понимаешь, иногда и боль может оказаться странным удовольствием. Ты когда-нибудь убираешь заусеницы вокруг своих ногтей?

– Заусеницы? – Недоумение заполняет мой взгляд, направленный на Майю.

– Ах да, ты ведь и не знаешь, что это такое! Как всякий мужчина. Сначала они тебе не мешали, а потом ты просто отдавал свои пальцы в руки специалистам, и они тебе сами аккуратненько подрезали, шлифовали ногти, убирали заусеницы.

Она была права. Но я не имел никакого желания это подтверждать – ни словом, ни жестом, ни кивком. Но она и не ожидала подтверждения.

– А я, – продолжала Майя, – когда привожу в порядок ногти, то кожу у основания ногтя соскребаю до тех пор, пока не почувствую особую, колющую боль. И мне это нравится. Для меня такая боль – особый сигнал! Колокольчик! Который звенит, напоминая, что я жива, что все мои нервные окончания готовы принимать и воспринимать окружающую жизнь. И реагировать на нее. Я всякую боль на себя примеряю. Будет тебе больно, я и твою боль примерю! Когда с Игорем это произошло, я была готова его сердце себе пересадить, чтобы и эту боль сделать физической, чтобы носить его в себе до смерти. Сейчас эта боль уже не актуальна. А новой нет.

Последние слова она произнесла с сожалением, и я едва удержался от того, чтобы снова не посоветовать ей обратиться к психологу или психиатру.

Но вместо этого я предлагаю пойти и выпить кофе у нее, там, где холодный сквозняк вызывает странное удовольствие.

  75