135 
Он начал читать медленно, слегка усмехнувшись при виде слов «Щит непобедимости», затем взгляд его заскользил по строчкам, и вскоре улыбка исчезла с его лица. Он выпрямился в кресле, продолжая читать не отрываясь до самого последнего абзаца:
«Я клянусь, даю самую священную клятву, что это моя полная исповедь, написанная без принуждения, по доброй воле, какой она, как говорил Максвелл, и должна быть. Я покончил со своей прежней жизнью сейчас и готов войти в царство возрождения, в царство вечной жизни. Я передам эту исповедь Максвеллу сегодня в полночь, и он использует ее для того, чтобы окончательно очистить меня от моих грехов. Я чувствую себя таким свободным, таким полным жизни… и я буду жить вечно! Теперь я не могу умереть!»
Лейлхем поднял глаза на все еще слегка покачивающееся безжизненное тело Хервуда и процедил сквозь стиснутые зубы:
— Дурак! Какой же ты в сущности дурак!
Он сгреб со столика бумаги и бросил их в пламя камина, поворошив для верности листы кочергой. Пламя взметнулось вверх, уничтожая все следы их замыслов, их проектов. Всего, что они сделали за эти годы.
К несчастью, это был лишь черновик. Вильям хорошо знал Ральфа — думал, что знает его, — и Ральф был весьма педантичен. Вне всякого сомнения, он переписал свою исповедь начисто. И эту-то последнюю копию он и передала этому шарлатану, этому Максвеллу. Конечно же, он уже передал ее и был уверен, что теперь у него есть этот дурацкий «Щит непобедимости». Иначе он никогда бы не осмелился угрожать ему пистолетом.
— Кто такой Максвелл? — вновь и вновь спрашивал себя Лейлхем, меряя шагами комнату и то и дело останавливаясь, чтобы со злостью ткнуть кулаком Ральфу в живот. Как же ему хотелось сейчас, чтобы Ральф вновь вернулся к жизни, хотя бы на несколько минут, и сказал ему, что он успел сделать. Как же ему хотелось снова убить его за его суеверия, за его легковерие… за его идиотский страх смерти!
— Значит, теперь ты не можешь умереть, а, Ральф? Ты сделался непобедимым? — Он с силой ударил Хервуда по ногам. — Глупый несчастный бедолага!
Быстро окинув взглядом письменный стол, чтобы удостовериться, что на нем не осталось болыпе бумаг, Вильям взял свою шляпу и плащ и, остановившись на пороге, внимательно оглядел комнату. Прощальную записку он вообще решил не писать. После всей этой писанины Ральфа его тошнило при одной только мысли о том, чтобы взяться за перо. И потом, записка эта, в сущности, была не столь уж и важна. Главным было теперь узнать, что стало с чистовиком исповеди Ральфа, переданном им этому мошеннику, этому Максвеллу, который сейчас уже несомненно знал все секреты Ральфа, все секреты Вильяма Ренфру. Связь Ральфа с этим Максвеллом не была случайной. Лейлхем чувствовал это нутром. Кому-то было нужно, чтобы Ральф написал эту свою исповедь. Кто-то хотел сокрушить Ральфа, а вместе с ним и его, Вильяма Ренфру, графа Лейлхема. Да, вне всякого сомнения, все так и было.
Сейчас он был уверен в этом на все сто процентов.
Двоих можно было бы счесть совпадением.
Трое уже вызывали подозрения.
Но четверо, а может, и пятеро?
Это уже попахивало заговором.
Он вдруг подумал о Маргарите, подумал о том, что сказал о ней Ральф. Было ли это правдой? Могла ли она изменить ему — и с этим надменным неотесанным американцем?
Все разваливалось. Вместо того чтобы двигаться к успешному завершению, все разваливалось.
Перри скрылся. Стинки сидел в тюрьме. Артур был в немилости. Ральф был мертв.
Оставался он один, Вильям.
Донован? Вряд ли. У Донована не было для этого никаких оснований. Сокрушив их, он ничего бы от этого не выиграл. К тому же тот, кто это спланировал и смог осуществить, должен был знать всех четверых достаточно хорошо, чтобы, играя на их слабостях, поймать в западню.
Кто еще? Кто хорошо знал их всех? У кого могла возникнуть мысль их всех уничтожить? Кто постоянно находился рядом, разговаривал с ними, а потом, смеясь, наблюдал, как они идут ко дну? Конечно же, этот человек должен был наблюдать за этим, и не издалека. Никто не планирует подобного публичного унижения без того, чтобы потом не прийти полюбоваться на дело своих рук.
Исключение составляло лишь наказание, придуманное этим человеком для Ральфа. Да, конечно! Все эти несчастья, постигшие его приятелей, были не чем иным, как наказанием. Но наказание Ральфа с самого начала и не было задумано как публичное унижение. И вероятно, оно также было и спланировано более тщательно, чем остальные. От Ральфа этому человеку требовались лишь их секреты.
135 
