138 
Пеньюар распахнулся, открыв прозрачную ночную рубашку, и Маргарита нервно сглотнула, чувствуя, как в глубине ее существа разгорается уже такое знакомое, но от этого не менее желанное пламя.
— Ты собираешься когда-нибудь все же заняться со мной любовью, Донован, — сказала она хрипло, — или так и будешь лишь говорить об этом?
— Оставайся здесь, — приказал он, ткнув в нее пальцем, и соскользнул с кровати. — Оставайся на месте, юная леди.
— Слушаюсь, сэр, мистер Донован, сэр, — весело ответила она и прикусила нижнюю губу, глядя, как он сбрасывает с себя одежду. В сущности, ей еще не доводилось видеть его полностью обнаженным, и теперь она сгорала от любопытства. Он был великолепен! Его плечи, такие широкие! Его живот, такой плоский! Его бедра, такие узкие! Его…
— Донован? — она внезапно почувствовала смущение, сама не зная, почему.
Он вновь скользнул в постель под простыню и, вопросительно глядя на нее, помог ей приподняться и снять пеньюар.
— Да? Ты хотела что-то спросить, дорогая? — в глазах у него плясали веселые искорки.
— Неважно, — прошептала она, когда он опустил ее опять на подушки. Лента у нее в волосах развязалась, и они рассыпались в беспорядке по ее плечам и груди, слегка щекоча нежную кожу, так как Донован, освободив ее от пеньюара, тут же стащил с нее и рубашку, и та исчезла где-то в ногах кровати.
Она была голой — абсолютно голой под покрывшей ее простыней. Повернувшись, она увидела, что Донован, подперев голову согнутой в локте рукой, смотрит на нее, не отрывая глаз. Он больше не улыбался, и выражение его лица было странно торжественным, когда, взяв один из ее локонов, он стал накручивать его на палец.
Все мысли о Марко, о признании Ральфа, о том, что ее ждет утром, мгновенно вылетели у Маргариты из головы. Сейчас она могла думать только о Доноване, о своей любви к нему и о том несказанном восторге, который она вскоре испытает в его объятиях.
— В первый раз, — произнес Томас тихо, так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его слова, поскольку у нее стучало в висках. — В первый раз, — повторил он, — все произошло не совсем так, как мне бы хотелось. Да и во второй тоже. Ты заслуживаешь лучшего. Заслуживаешь того, чтобы знать, что же это такое — любить по-настоящему. Поэтому, — он вздохнул, — для меня это наше брачное ложе. И наша брачная ночь. Наша первая ночь. Я хочу любить тебя сегодня, как свою новобрачную. Показать тебе, как я всей душой, всем телом боготворю тебя.
У Маргариты защипало глаза. Он был такой серьезный, такой искренний, такой удивительный!
— Хо… хорошо, — проговорила она с запинкой, испытывая некоторый трепет перед глубиной его любви. — Но ты меня пугаешь, Донован. Я не знаю, чего ты хочешь… что может быть лучше того, что у нас уже было.
Уголки его рта слегка изогнулись в улыбке и, медленно наклонившись, он коснулся ее губ своими губами.
— Ах, ангел, сколь многому тебе еще предстоит научиться. — Он слегка укусил ее за нижнюю губу. — И с каким же наслаждением я стану тебя учить.
Он поцеловал ее, и она подняла руки и обняла его за спину, наслаждаясь прикосновением волосков у него на груди к своей нежной коже.
Вопреки ее ожиданию, он не стал затягивать поцелуя, а оторвавшись от ее рта, стал покрывать поцелуями ее горло, грудь и ложбинку между грудями. Его руки сжимали, мяли, гладили ее грудь, и внезапно она вздрогнула от восторга, почувствовав его губы на своем соске, и судорожно вздохнула.
В следующее мгновение он начал водить языком вокруг каждой ее груди, одновременно лаская руками ее тело, и слегка откинув голову назад, она запустила пальцы в его пышную шевелюру и закрыла глаза, позволяя ему услаждать ее — да, услаждать ее, — так как каждое его прикосновение к чувствительным эротическим точкам на ее теле, о существовании которых она даже не подозревала, вызывало в ней дрожь восторга.
Откинув простыню, он наклонился и, нежно раздвинув ей ноги, прижался губами к заветной точке между ее бедер.
Ей показалось, что она воспарила над кроватью и плывет, когда он приподнял ей ноги и положил их себе на плечи. Почувствовав его язык в своих влажных глубинах, она не испытала ни стыда, ни смущения. У нее от него не было никаких секретов. Она отдавала ему всю себя, беря то, что он давал ей в ответ, и это было прекрасно и правильно.
Итак, это и есть любовь, подумала она, и это было ее последней мыслью, так как после этого она утратила всякую способность соображать и могла только реагировать. По телу ее одна за другой прокатывались волны наслаждения, и его ласки возносили ее на вершину блаженства.
138 
