120 
Противная партия тоже старалась, но с меньшим успехом. «Западные арабески» Герцена (вот, кстати, пример того, как слово используется по назначению — поскольку книга повествует об относительности западного опыта) прочитаны не были. Карамзин, который писал про лондонских нищих, загнанных под землю (в Лондоне бедняки жили — впрочем, и сейчас живут — в подвалах), или Лимонов, который много лет спустя написал о том же — отклика в российских читателях не нашли. Никто им просто не поверил. В 74 году, когда брежневские цены на нефть еще были высоки, и СССР страшил человечество, в Москву пришло письмо из-за границы от эмигранта Лимонова — письмо, достойное войти в полемику славянофилов и западников как уникальный документ. Поэт-плейбой уехал на Запад, осмотрелся, поразился и написал былым согражданам о том, что советская пропаганда не врет: оказалось, действительно есть нищета, проституция, обман! Письмо заканчивалось трогательным, искренним возгласом: «Все это, правда, есть! Верьте Лимонову!» Читали скандальное письмо, передавали друг другу пять машинописных страничек — но не верили. А как же тоталитаризм и совесть? А идеалы? А седовласый сэр Исайя Берлин и благородная Ахматова как же? А что же еж и лисица, если кто понимает, о чем идет речь? Так ведь не может быть, что в России — обман и на Западе тоже обман.
Когда Зиновьев принялся разоблачать стратегию Запада, он даже ввел в словарь смешное слово «западнизм» вместо слова «западничество», указал, что слою «Запад» — однокоренное со словом «западня». Неужели, смеялись демократы, Запад готовит нам ловушку? Именно, настаивал автор, именно в ловушку «западнизма» мы и угодили! Книги о Западе получились у Зиновьева смелыми и немного наивными. Иногда кажется, что искренняя наивность ученого — залог открытий; однако открытий он не сделал, книги научно недостоверные, катарсиса «Зияющих высот» он уже достигнуть не мог. И ответ на вопрос, почему же так случилось, весьма прост: отрицая бытие социалистической России, он мог создать русский народный эпос, летопись эпохи распада. Он говорил на языке русской летописи, но говорить на языке западной летописи — он совсем не умел. Среди современников Зиновьева было довольно людей, знающих Запад куда лучше него — достаточно вспомнить Аверинцева или Гаспарова. Сам он не принадлежал той культуре, не жил ею никогда, не она была ему нужна, и, говоря о Западе, он говорил все о той же России. Запад есть одна из метафор русского бытия, сказочная страна с молочными реками и кисельными берегами.
Настоящий Запад никого не обманывал, а если кто-то принимал черное за белое, это его собственная вина. Четыреста лет назад Шекспир написал: «здесь золота довольно для того, чтоб сделать все чернейшее — белейшим», и вольно было западникам не читать Шекспира внимательно.
Однако никто — ни Герцен, ни Тургенев, ни Лимонов, ни Зиновьев — про Запад на самом деле не думали. Апеллируя к Западу или понося Запад, участники многолетней дискуссии выбирали работающую идеологию для управления Россией.
Отечественные мыслители вели многолетнюю тяжбу об идеалах и ориентирах русского народа, так тянутся нудные процессы в судах: уже судьи позабыли, о чем идет речь, — но тяжба длится, и зарплата адвокатам капает. Славянофилы и западники тянули барский спор о том, какую судьбу предпочтительнее выбрать для отсталого русского народа — и на реальную судьбу народа этот спор не влиял никак. Дело в том, что судьба (загляните на досуге в Софокла, там хорошо сказано), безжалостная судьба существует как данность (исторически сложившаяся данность, добавим мы), и директивой сверху ее не поменяешь. С русским народом (вне зависимости от победы той или иной идеологической модели) начальство обходится одинаково — то есть плохо; а народ старается выжить. Судьбе народа можно сострадать, народу можно помогать, судьбу народа можно разделить, и, главное, судьбу народа можно весьма удобно использовать — этим обычно и занимаются. Но изменить свою судьбу народ может только сам — и когда он попытался это сделать однажды, это никому не понравилось.
Начальство и интеллигенция полагают, что доверить такую важную вещь, как собственная судьба, непосредственно народу — дело крайне опасное. Как выразился один из демократических лидеров: неужели народу можно доверить демократические выборы? он ведь проголосует черт знает за что! Народ последовательно обращают в христианство, коммунизм, капитализм, демократию, внедряют одну идеологию за другой, и каждая новая кажется на диво прогрессивной. Рассуждая о восстании декабристов, мы иногда спрашиваем: можно ли делать революцию для народа — без народа? Однако не хуже ли во сто крат — внедрить идеологию, будто бы для блага народа, но без учета народа? Именно это и произошло сегодня.
120 
