6

Из сказанного не следует, что Зиновьев стал с годами славянофилом. Всю жизнь он полемизировал именно с либералами и демократами, а про славянофилов ничего и не сказал, — но это оттого лишь, что либералы и демократы были его непосредственным окружением. Они были его семьей, а в родном человеке острее, чем в чужих, замечаешь фальшь — разве есть дело до чужого? И что ему было делить со славянофилами? Он спорил с либералами и писал карикатуры на демократов — потому, что спорил с самим собой, со своими прежними заблуждениями, с тем, во что сам верил. Весь строй его мыслей, его военная юность, марксистское образование, друзья и привычки — все было демократическим. А славянофилом (несмотря на вопиюще деревенское происхождение) не был никогда. Ему и в голову не могло придти обсуждать взгляды Аксакова и Хомякова, уж тем более взгляды современных славянофилов; да это и не обсуждали в либеральной московской компании. Если же при нем начинался разговор православно-почвенный, религиозно-национальный, он морщился, вскипал, говорил грубости. «Кому сейчас это все нужно? Это же бред сивой кобылы! Я ученый и не желаю слушать кликуш!» — это была его типичная реакция.

Однако именно патриоты и славянофилы искали с ним встреч в его последние годы, и воспринимали его отказ от либерализма — как путь к корням, к русской почве. Многих интеллигентных людей новые знакомства Зиновьева шокировали: национализм в московской среде никогда не считался приличным: как ни драпируй почвенничество, а национализм и погромы из него торчат. Традиционно позицию славянофилов связывали с государственностью, с официальной линией правительства. И это всегда вызывало брезгливость у людей с хорошим вкусом.

Однако в конце прошлого века славянофильство неожиданно приобрело характер оппозиционный — и потому стало притягательным, сделалось модным быть слегка славянофилом. Конечно, все реальные интересы и карьеры располагались в западном направлении, но отметиться в националистической газете «Завтра», пойти на чтение стихов нацбола Лимонова — весьма любопытно и даже пикантно. Это стало чем-то вроде дружбы с левыми философами в Италии, напоминало приятельские отношения со скандальными рокерами. Славянофильство вдруг окрасилось в романтические тона — вместо привычного патриархально-унылого заборного колера.

В конце прошлого века, когда Россия показательно повернулась к Западу (а многим эти годы напоминают время Петровских реформ), что могли они, славянофилы, со своими запечными идеалами, противопоставить прогрессу и западной цивилизации? И рухнувшая держава, и чувство заката нации, и народная беда — все это сделало славянофилов чуть ли не столь же притягательными, какими когда-то, в советскую эпоху, были диссиденты-западники. Упорные люди, отстаивающие немодные убеждения, — сколько же было в этой позиции красоты! Вчера еще обласканы партией и правительством, сегодня выброшены на обочину, прыткие мальчики-менеджеры их обошли, но как же эти почвенники держатся! Казалось, маятник истории качнулся в другую сторону, и теперь чувство достоинства перекочевало в почвенников, а интернациональные правозащитники и абстрактные гуманисты стали отныне держимордами. Словно поворот державы сделал государственников — изгоями, изгоев — государственниками — и этот сюжетный ход всех возбуждал.

В этом месте надо сказать парадоксальную, но крайне важную вещь. Именно в моменты поворота России к Западу славянофильская позиция укрепляется — в годы застоя она не столь сильна. Однако находясь в опале, почвенная идея набирает сил, проникает в общество, постепенно возвращает былую позицию и даже осваивает новые рубежи. Вероятно, правильно будет сказать, что любой западный поворот и затевается для придания новых сил и моральных прав почвенной позиции. В наше время это происходило так

Славянофилы и националисты использовали все притягательные атрибуты подполья — точь-в-точь как диссиденты семидесятых, но с большим размахом. Сперва это было просто воем партийцев по былым привилегиям. Потом стало приобретать черты академической науки, правда, выглядело это немного странно: появились псевдонаучные труды о знаках и символах, зловещие конспирологические теории, обличения масонов, планы по строительству Пятой Российской Империи, инициации эзотерических братств, и прочая дикая алхимия. Было смешно.

  126