очень нудно 
26 
— Не будь кулаком! — неодобрительно покачал головой Добрынин. — Все люди братья, надо делиться!
А сам внутренне согласился с урку-емцем. Но обида за русскую нацию была сильнее, и он твердо решил подарить этой старухе как можно больше, и чтобы знала она, что это ей русский человек подарил.
— Пополам все подели! — приказал он урку-емцу.
Ваплахов тяжело вздохнул.
Через несколько минут две одинаково тяжелые тряпичные военные сумки с провизией были готовы и завязаны.
— Ну что, пошли? — спросил Добрынин.
Забросил одну сумку Добрынин себе на плечо вместе с вещмешком.
Вторую взял урку-емец.
Вышли на мороз.
— А там… одна бутылка спирта оставалась?! — взволнованно сказал вдруг Ваплахов.
— Взял я, взял! — успокоил его народный контролер. Свежий снег скрипел под ногами. Был он неглубоким и очень мягким, так что ноги плавно тонули в нем, пока не натыкались на плотную корку старого снега.
— Далеко к ней? — спросил шедший позади урку-емца Добрынин.
— Нет, — ответил тот, не оборачиваясь. — Ее чум чуть за городом.
Шли, должно быть, час. Сперва увидели поднявшихся и замахавших хвостами пушистых собак, потом разглядели и чум, сшитый из оленьих шкур и оттого издалека невидимый и сливающийся со снегом.
— Чудные собаки! — сказал сам себе Добрынин. — Не лают!
— А чего им лаять? Пасть откроет — холодно во рту станет! — объяснил Ваплахов.
— А мой Митька в любую погоду лаял, — припомнил вслух Добрынин. — Как только чужой где покажется — сразу лает так, что все соседи просыпаются… А эти ваши собаки воют? — спросил вдруг народный контролер.
— Бывает, — ответил Дмитрий. — Но редко очень. Чего им выть-то? Тут жизнь хорошая, кормят их хорошо, рыбой сушеной, мясом…
Добрынин уже не слушал помощника. Он шел позади — след в след — шел и грустил. Так хотелось сейчас нормальный собачий лай услышать — чтоб хоть секунду почувствовать себя дома, в деревне, чтобы отвлечься от этого дикого края, где происходят странные непонятные вещи, а ему приходится в них разбираться.
Из чума вышла старушка. В шубе колоколом, расшитой какими-то украшениями. Вышла, остановилась и трубку закурила, поджидая, пока приблизятся к ней мужчины.
Оставалось, может, шагов десять до чума, когда Ваплахов остановился, поклонился слегка и что-то сказал ей на нерусском языке. Она ему ответила и вернулась в чум.
Внутри было сумрачно, и только маленький костер на буром полу своим пламенем освещал скудную обстановку северного жилища.
— Тут вот подарок, — заговорил Добрынин, снимая с плеча тяжелую военную сумку. — От русского народа!
Старушка смотрела на народного контролера не мигая и не меняя серьезное застывшее выражение лица.
— Она по-русски понимает? — спросил Добрынин, повернувшись к помощнику.
— Говорит, что нет, но, может, и понимает! Они — народ умный!
— Ну так дай ей это и объясни, что я сказал! — повторил Добрынин, протягивая сумку урку-емцу.
Ваплахов взял сумку, опустил ее на пол чума около костра и что-то сказал старухе на ее языке. Она едва заметно улыбнулась, потом что-то спросила.
— Она спрашивает: это не от Петрова подарок? — перевел урку-емец.
Добрынин внутренне чертыхнулся.
— Скажи ей, что это от русского народа! Урку-емец кивнул и перевел ей слова народного контролера.
Старуха вдруг огорчилась и посмотрела на народного контролера с очевидной жалостью во взгляде.
— Чего это она? — озадачился Добрынин. Запричитала она что-то, потом перебил ее Ваплахов и, проговорив длинное-длинное предложение, перевел дух и, обернувшись к начальнику, сказал:
— Она подумала, что ты последний русский, раз ты от народа ей это даришь!
— Тьфу ты! — усмехнулся Добрынин. — Придумала же! Ну ладно, бери у нее собак и спроси, как в ближайший город добраться.
— Разговаривал урку-емец с хозяйкой чума долго. Добрынину даже надоело ждать. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу. И вдруг пришла К нему мысль интересная и не такая занудливая, как предыдущие. А что, подумал он, если показать ей эти знаки на шкурках? Может, она поймет, о чем там написано.
Дождавшись конца разговора, он вытащил из вещмешка шкурки, передал их урку-емцу и объяснил свою мысль.
Урку-емец показал шкурки старухе. Она уселась с ними у костра. Пристально стала рассматривать знаки.
В возникшей тишине лишь шипение пламени звучало, подтверждая продолжающуюся жизнь.
26 
