Февраль 1983

Дорогая Клер! Я пишу тебе письма, которые никогда не отправлю. Возможно, они вообще не нужны. Ты была такая маленькая и пребывала в таком отчаянии, когда я покинул ваш дом навсегда и не по своей воле. Но все проходит. Сейчас я должен кое о чем позаботиться во имя тебя, для себя и в силу других причин. Делай, что должен, и будь что будет. Ты дала мне веру. Я должен доказать, что лучше своего старика.

Я кое-что знаю о твоей жизни. Читаю все, что ты пишешь. Ты действительно умеешь обращаться со словами, тебя не зря награждают за это. Я это всегда знал, если ты помнишь. Если бы ты могла меня увидеть, ты бы подумала, что я пока еще выгляжу грубовато, просто вырос и возмужал. Как рассказать тебе обо всем? Не знаю. Как странно все повернулось. Что стало бы с тобой и твоими родителями, если бы они узнали всю правду.

Однажды я понял, что должен увидеть тебя. Помчался в Джорджию как сумасшедший, бросив все дела. Чуть не замерз насмерть, карауля тебя возле школы. Мне самому колледж не интересен. Черт побери, я и без него сумею заработать деньги. Но я много читаю, не сомневайся. Читаю, думаю, учусь, делаю деньги. Слушаю умных людей. Это твоя наука. Ты меня всегда понимала.

Я ждал тебя возле общежития. Просто чтобы увидеть. Ты прошла через двор. У тебя чудная походка. А волосы, мой бог! Я думал, что никогда уже не увижу этот неповторимый оттенок. Тебе очень идет новая прическа. Ты, видимо, куда-то торопилась. Ты так чудесно выглядела. Так расцвела. Тебе сейчас девятнадцать. Я даже в мечтах не мог себе представить, что ты так хороша.

Помнишь, как ты меня смешно назвала в том твоем первом рассказе. Дек Де Блэйн. Ты сказала тогда, что это романтично.

Я увидел тебя мимолетно, и мне захотелось схватить тебя, обнять, нет, я хочу сказать, удержать. Черт, в любом случае, ты это не прочтешь. Мне хотелось поцеловать тебя. Хотелось сделать для тебя все. Не могу даже высказать это, мы ведь уже не дети. Все уже по-другому.

Я хотел любить тебя. Забрать тебя с собой, любить, целовать твои волосы, слышать, как ты произносишь мое имя, видеть, как ты улыбаешься. Ты ведь по-прежнему особенная, ты всегда будешь такой. Я сумасшедший. Ты больше не знаешь меня. Может, и не узнаешь. Может, не захочешь узнать. Ты выросла. Я тоже.

Но я буду следить за тобой. И, если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, я буду знать. Я приеду. Обещаю. Если я когда-нибудь буду тебе нужен, я буду с тобой.

Роан.

Глава 1

1995

Все возвращается на круги своя, как было сказано до нас. Но круги эти слишком велики, и ты просто не замечаешь их, пока они вновь не приведут тебя к тому, с чего все начиналось, – к дому, к осколкам воспоминаний, к убежищу, которое, ты думал, никогда тебе больше не потребуется.

В мягкое мартовское утро, обычное для северной Флориды, я направлялась на ленч. Дело было в Джексонвилле. Я не спеша шла мимо здания “Геральд курьер”.

Номера утреннего выпуска газеты пока еще были сложены в груды коробок на обочине тротуара. Ведущая статья номера была, разумеется, о бейсболе, как-никак – новый сезон не за горами. Ниже крупными голубыми с золотом буквами было напечатано: “ТЕРРИ КОЛФИЛД – ОТ СТРАХА К НАДЕЖДЕ”.

История этой женщины, ее мужество и стойкость, приведшие в конце концов к победе, взволновали сердца жителей города и всей Флориды. “Терри Колфилд ждет блестящее будущее” – сообщалось в свежем очерке штатного корреспондента Клер Мэлони, чья серия статей, рассказывающих о борьбе молодой женщины из Джексонвилла за свою жизнь, получила широкий общественный резонанс и была отмечена призами. Протест против тирании в браке был услышан и поддержан.

Довольная, я пошла дальше. У Терри Колфилд было не так-то много шансов на то, чтобы ее заметили. В жизни ей не повезло. Сначала на ее долю достались издевательства растившего ее дяди. Потом на нее обрушились побои мужа. После развода разъяренный супруг преследовал несчастную и всячески ее запугивал. Двадцатидвухлетняя отчаявшаяся Терри была готова рассказывать о себе все.

Я познакомилась с ней, когда начала собирать материал для статьи о том, что программы помощи женщинам безнадежно устарели.

Я заявила редактору, что нашла подходящую героиню для серии очерков о тирании в семье. Его лицо озарила улыбка, шире, чем в рекламе виски.

  61