20 
– Прекрати! Русалки не для смертных! – выговорила Тина и хотела отодвинуться, но он поймал ее руками за талию. Его дыхание защекотало ей шею.
– Нет, на этот раз ты от меня не уйдешь. Только попробуй, и я превращу твою жизнь в ад. Что было бы справедливо...
– Помогать тебе я не стану!
– Станешь, когда мы во всем разберемся, – тихо сказал он и прижался ртом к ее спине – теплый к горячему, атлас к шелку. Бормоча, он бродил губами по коже, и Тине становилось все трудней сдержать крик наслаждения. – Да, – уверенно прошептал он прямо в ухо. – Станешь.
Наконец освобожденная и втайне жалеющая об этом, Тина глянула на него через плечо и попробовала изобразить презрение:
– И почему ты так уверен?
Медленная улыбка приподняла уголки его губ, и она резко отвернулась, чтобы совладать с желанием поцеловать своего мучителя.
– Потому что меня мучит неутоленная жажда. Это – побудительная причина. Посмотри, Тина. Посмотри вон на ту мать с ребенком.
Тина озадаченно обернулась. Женщина нежно улыбалась, глядя, как малыш стучит лопаткой по дну ведерка, а потом торжественно поднимает его, открывая куличик. Мать с сыном так искренне радовались, что Тина растаяла. Даже Джованни смотрел на эту сцену с обезоруживающей нежностью, словно любил детей отчаянно, безнадежно.
– И что? – спросила она.
– Вот что я вижу всюду, куда ни пойду. Материнскую любовь к сыну. Общая жизнь. Я ставлю свою мать выше всех в мире. Они с отцом всем для меня пожертвовали, и я всегда старался всего себя отдать им взамен.
– Я это знаю, – неловко пробормотала она. По отношению к женщинам Джованни, может быть, и негодяй, но с родителями всегда держался очень сердечно: помогал во всем, даже в ущерб своему свободному времени. Все трое были очень близки между собою, обнимались на людях, держались за руки. Никто не сдерживал чувств. Жизнь их была полна любовью, которую они выражали открыто. Тина вздохнула, осознавая величину искалечившей их семью трагедии.
– Я хочу, чтобы она вернулась, – просто сказал Джованни. – Я готов на все, только чтобы это произошло. – Он коснулся плеча Тины, и она вздрогнула, встретившись с его многозначительным взглядом. – Если в тебе течет сицилийская кровь, ты ничего не делаешь наполовину.
Она поежилась, догадываясь, что он имеет в виду. Чувство уважения, внушенное страхом. Его пальцы забрались ей в волосы, и она почти что откинула назад голову, чтобы прильнуть к ним, но встрепенулась и встряхнула головой, рассылая во все стороны брызги. И почувствовала, как его язык слизывает капельки, попавшие ей на шею... плечо... руку...
Замерев, она безвольно сидела под этой сладкой пыткой, поражаясь сама себе, почему не остановит его, и не желая признавать, что знает ответ.
– Когда она меня снова увидит, ей будет трудно меня оттолкнуть, – севшим голосом сказал он. – У меня есть дом. Он почти готов, и я хочу, чтобы мама там поселилась.
Тина качнула головой. У него есть дом для матери, но Джованни никак не желает смириться с тем, что сам он никому тут не нужен.
– Нет, – грустно сказала она.
– Ты должна, должна понять, как это для меня важно, – бормотал он, гладя ее затылок. Каким-то образом он очутился теперь ближе к ней – медовая, золотистая кожа лица совсем рядом, они коснутся друг друга щеками, если она нагнется совсем чуть-чуть... И она нагнулась. – Я хотел вернуться уже давно, Тина, – внятно сказал он, овевая ей губы своим дыханием. – Можно ненадолго забыть отчий дом, но потом ты начинаешь страдать от синдрома отторгнутости. Я вырос в Палермо и, выйдя из тюрьмы, отправился туда, но мой дом – это Этернита, потому что тут началась моя жизнь. Жизнь в полном смысле слова. Вот почему я поручил агенту купить для меня дом именно здесь.
Тина коснулась губами его шелковой кожи. Желание прильнуть к нему было таким сильным, а голос совести – не делай этого! – таким резким, что она замерла на мгновенье. В ее огромных синих глазах, обрамленных густыми черными ресницами, на которых посверкивали капельки морской воды, читалась нерешительность. И тут он стал целовать ее, нежно, сладко, как тот, навсегда исчезнувший милый Джо...
Нет, никакой он не милый и никогда им не был! Она вывернулась с выражением загнанного зверя в глазах, вспомнив, что он сказал про дом.
– Дом?! Но твоя мать никогда не станет жить в твоем доме! Хотя и никогда не покинет Этернити!
– Ага. Значит, она все-таки в Этернити. Уже хорошо. И покидать его ей не придется. Мой дом – здесь.
20 
