Последние отзывы

  109  

И Мария Петровна, и Ирина переживали странное раздвоение личности, точнее – раздвоение тела и сознания. Ирина действовала как врач-робот, профессионально, не испытывая сострадания к своей так называемой матери. Мария Петровна смотрела на дочь как на спустившегося с небес долгожданного ангела, но заговорила по привычке язвительно:

– Если думаешь, что я сейчас разрыдаюсь и стану описывать, как страдала без тебя все эти тридцать лет, то ты ошибаешься.

– А если ты, в свою очередь, надеешься, что я горевала без мамочки, то тоже ошибаешься. Я вообще не собиралась знакомиться с тобой. Угораздило тебя перейти в эту поликлинику и жить на моем участке! Никто не хочет больше подменяться, идти к тебе по вызову – ты всех достала.

– Мексиканский сериал: мать и дочь встречаются после долгой разлуки. Господи, тебе через три недели исполнится тридцать!

– Чуть больше, чем тебе по медицинской карточке.

– Это я в одну фирму собиралась устраиваться. У них знаешь как, только молодые да резвые нужны.

– Зря очковтирательством занималась? Не взяли?

– Почему? Взяли, но потом об этом. Расскажи, как ты жила…

То ли укол начал действовать, то ли Мария Петровна сама справилась с громадным стрессом, но ее сознание возвращалось в тело.

– Как ты жила после двенадцати лет? – повторила она.

– Почему именно после двенадцати? – пожала плечами Ирина. – Грудничковый период или начальная школа тебя не интересует? Ничего я рассказывать не буду! И вообще мыльной оперы не получится!

– Ты моя дочь…

– Только в биологическом смысле! За давностью лет сей факт принимать во внимание смысла нет. Я сейчас ухожу. Станет плохо… Да что тебя учить! Тебе «скорую» вызвать не привыкать.

Мария Петровна медленно встала, держась за подлокотники кресла, не опуская их, стала двигать кресло. Загородила дверь и снова уселась.

– Ты никуда не уйдешь, пока мы не поговорим!

Путь к выходу был для Ирины отрезан. Не драться же с матерью! Ирина поймала себя на том, что мысленно называет Степанову мамой. Только бы вслух не вырвалось! Когда это началось? С первых минут общения, с чаепития? Не важно! Главное – не оговориться! Не сболтнуть лишнего! Не показать, что рада ее поступку – баррикадированию двери. Теперь есть повод задержаться и высказать все, что накипело за многие годы. Возможно, и выслушать…

– Ирочка! Я очень тебя прошу поговорить со мной и…

– Как ты не понимаешь? Мы друг для друга давно умерли, еще в роддоме. Я родилась – ты умерла. Ты родила – я умерла. Только так! Мне это в детстве здорово помогало.

– А мне ничего не помогало. Только сумасшедшая работа.

– Не ври!

– Перед тобой – как перед Богом!

– Ясно! Придумала себе сказочку оправдательную, легенду, и свято веришь в нее. Я уже сталкивалась с подобным. У меня на участке жил артист народный. С женой обращался хуже, чем с половой тряпкой, ни в грош ее не ставил, открыто изменял, насмехался жестоко. И что произошло после его смерти? Вдова резко похорошела, делом жизни видит возвеличение памяти великого артиста. Книгу воспоминаний выпустила. Я читала про их большую любовь от первой встречи до последнего вздоха и диву давалась – так врать можно, только искренне заблуждаясь.

– Знаю, о ком говоришь. Лида из соседнего подъезда? Конечно, у ее мужа был прескверный характер. Плаксивый тиран и большой талант. Лида со мной делилась. Книга ее действительно розовые сопли. Не написала, как муж рыдал у нее на груди, корчился от любой малюсенькой неудачи, косого взгляда, невосторженной рецензии на фильм или спектакль. Он был очень слабым человеком. Лиде приходилось кормить его с ложечки и вытирать задницу. Но такой была ее любовь. Чужая любовь – потемки, как и душа. Судить чужую любовь нельзя.

– Никого я не сужу! И с тобой пациентов своих обсуждать не собираюсь!

В памяти Ирины великий артист остался человеком, больше всего любившим говорить на две темы – его талант и его болезни. Ирина обязана была выслушивать артиста по долгу службы. Но каково под гнетом эгоцентризма домочадцам и друзьям? Вдова артиста заработала и выстрадала счастливую благостную старость. А получилось, будто Ирина осуждает самоотверженную женщину.

Любое слово, произнесенное в разговоре с матерью, обретало другой смысл. Ирина вообще не собиралась вести с ней разговоров! И признаваться в родстве! И сидеть тут битых два часа! Проведенная над собой подготовительная работа пошла насмарку. Очевидно, что имелся другой интерес, давний, стойкий и болезненный, который никакие репетиции и самовнушения побороть не могли.

  109