14 
* * *
- Запели тесаные дроги,
- Бегут равнины и кусты.
- Опять часовни на дороге
- И поминальные кресты.
- Опять я теплой грустью болен
- От овсяного ветерка,
- И на известку колоколен
- Невольно крестится рука.
- О Русь, малиновое поле
- И синь, упавшая в реку,
- Люблю до радости и боли
- Твою озерную тоску.
- Холодной скорби не измерить,
- Ты на туманном берегу.
- Но не любить тебя, не верить —
- Я научиться не могу.
- И не отдам я эти цепи,
- И не расстанусь с долгим сном,
- Когда звенят родные степи
- Молитвословным ковылем.
<<1916>>
* * *
- Устал я жить в родном краю
- В тоске по гречневым просторам.
- Покину хижину мою,
- Уйду бродягою и вором.
- Пойду по белым кудрям дня
- Искать убогое жилище.
- И друг любимый на меня
- Наточит нож за голенище.
- Весной и солнцем на лугу
- Обвита желтая дорога,
- И та, чье имя берегу,
- Меня прогонит от порога.
- И вновь вернуся в отчий дом,
- Чужою радостью утешусь,
- В зеленый вечер под окном
- На рукаве своем повешусь.
- Седые вербы у плетня
- Нежнее головы наклонят.
- И необмытого меня
- Под лай собачий похоронят.
- А месяц будет плыть и плыть,
- Роняя весла по озерам…
- И Русь все так же будет жить,
- Плясать и плакать у забора.
<<1916>>
* * *
- День ушел, убавилась черта,
- Я опять подвинулся к уходу.
- Легким взмахом белого перста
- Тайны лет я разрезаю воду.
- В голубой струе моей судьбы
- Накипи холодной бьется пена,
- И кладет печать немого плена
- Складку новую у сморщенной губы.
- С каждым днем я становлюсь чужим
- И себе, и жизнь кому велела.
- Где-то в поле чистом, у межи,
- Оторвал я тень свою от тела.
- Неодетая она ушла,
- Взяв мои изогнутые плечи.
- Где-нибудь она теперь далече
- И другого нежно обняла.
- Может быть, склоняяся к нему,
- Про меня она совсем забыла
- И, вперившись в призрачную тьму,
- Складки губ и рта переменила.
- Но живет по звуку прежних лет,
- Что, как эхо, бродит за горами,
- Я целую синими губами
- Черной тенью тиснутый портрет.
<<1916>>
* * *
- Прячет месяц за овинами
- Желтый лик от солнца яркого.
- Высоко над луговинами
- По востоку пышет зарево.
- Пеной рос заря туманится,
- Словно глубь очей невестиных.
- Прибрела весна, как странница,
- С посошком в лаптях берестяных.
- На березки в роще теневой
- Серьги звонкие повесила
- И с рассветом в сад сиреневый
- Мотыльком порхнула весело.
<<1916>>
– У нас гости в столовой, – сказал Толстой, заглянув в мою комнату. – Клюев привел Есенина. Выйди, познакомься. Он занятный.
Я вышла в столовую. Поэты пили чай. Клюев, в поддевке, с волосами, разделенными на пробор, с женскими плечами, благостный и сдобный, похож был на церковного старосту. Принимая от меня чашку с чаем, он помянул про великий пост. Отпихнул ветчину и масло. Чай пил «по-поповски», накрошив в него яблоко. Напившись, перевернул чашку, перекрестился на этюд Сарьяна и принялся читать нараспев вполне доброкачественные стихи. Временами, однако, чересчур фольклорное какое-нибудь словечко заставляло насторожиться. Озадачил меня также его мизинец с длинным, хорошо отполированным ногтем.
Второй гость, похожий на подростка, скромно покашливал. В голубой косоворотке, миловидный, льняные волосы уложены бабочкой на лбу. С первого взгляда – фабричный паренек, мастеровой. Это и был Есенин.
На столе стояли вербы. Есенин взял темно-красный прутик из вазы.
– Что мышата на жердочке, – сказал он вдруг и улыбнулся.
Мне понравилось, как он это сказал, понравился юмор, блеснувший в озорных глазах, и все в нем вдруг понравилось. Стало ясно, что за простоватой его внешностью светится что-то совсем не простое и не обычное.
Крутя вербный прутик в руках, он прочел первое свое стихотворение, потом второе, потом третье. Он читал много в тот вечер. Мы были взволнованы стихами, и не знаю, как это случилось, но в благодарном порыве, прощаясь, я поцеловала его в лоб, прямо в льняную бабочку, ставшую вдруг такою же милой мне, как и все в его облике.
14 
