очень нудно 
37 
Поев, слуги вознесли хвалу господу и сеньору Эсперанса и разошлись, а Себастьян, посетив клумбу сеньоры Долорес и с удовлетворением отметив то, как хорошо прижились чудом уцелевшие тогда черенки, и обобрав с листьев пару десятков мелких желтоватых гусениц, вернулся в грот.
Отец так и торчал в бочке ногами вверх. Себастьян подошел, пошарил рукой и подцепил уже остывшее тело за ворот рубахи. Поднатужился, попытался развернуть отца головой вверх и не сумел — тело словно одеревенело. Себастьян сокрушенно вздохнул и покачал головой. Немного подумал и решил оставить все как есть, до тех пор, пока не подыщет ему подходящее место. Вышел в сад, пошел вдоль аллеи и клумб и вдруг осознал, что больше никто и никогда не посягнет на цветы сеньоры Долорес!
Это было ошеломляющее открытие.
Он сел на землю и поджал ноги к подбородку. Получалось так, что, какие бы цветы он в саду ни посадил, отец уже не будет вмешиваться! Никогда!
Себастьян даже взмок от мгновенно переполнивших его чувств. Он вскочил, обвел сад совсем другим, новым взглядом, и в груди его сладостно заныло. Теперь он отчетливо видел, что именно следует изменить в саду.
Никуда не годились две клумбы у парадного подъезда, напрашивался на грандиозную переделку маленький садик под окнами флигеля. Определенно нуждался в чистке заросший дикой вишней и ежевикой задний двор. Требовал серьезного лечения и пораженный гнилью яблоневый сад.
Прошлым летом большую часть своего времени мальчик был вынужден тратить на сбор падающих фруктов для отцовского вина и на то, чтобы следить за дистиллятором, но теперь… он снова вспомнил про отца и нахмурился. Себастьян вдруг осознал, что обошел уже более половины сада, а места для него так и не нашел.
Он попытался представить себе, как большое, черное от загара мускулистое тело будет лежать где-нибудь под клумбой, и его даже передернуло от омерзения.
Тогда Себастьян решил, что можно прикопать его на заднем дворе, у конюшен, но когда он вернулся на задний двор и еще раз осмотрел его, то понял, что тело отца будет неуместным и здесь.
Себастьян обошел весь сад, примеряясь к возможному месту вечного покоя, и вдруг осознал, что сад не хочет этого тела, противится ему всем своим существом — листвой, цветами, ветками и даже выглядывающими из земли кривыми корнями.
И когда солнце покатилось к горизонту, он просто вернулся в подвал, заново запалил керосиновую лампу, а потом силком согнул торчащие, из бочки ноги в коленях и притопил тело блестящим латунным дистиллятором. Затем собрал все спиртное, что было в подвале, долил бочку почти до самого верха и, немного подстрогав разбухшую от сырости крышку по краям, втиснул ее на место.
Место вечного упокоения было готово.
***
Остаток пасхального воскресенья Мигель собирался посвятить архивам. Он понимал, что никуда от него садовник не денется, ордер на руках, а значит, следует готовиться к следующему этапу. Видимо, только поэтому процитированный по радио робкий призыв кардинала Сегуры не отделять паству от пастыря, а церковь от испанцев он всерьез не воспринял. И даже когда капрал Альварес сообщил, что речь кардинала воспринята батраками неоднозначно, а в районе маслобоен снова неспокойно, Мигель подумал, что это всего лишь результат бурно проведенного католического праздника. А потом по центральной улице покатилась толпа, и стало уже поздно.
Мигель выскочил на улицу, дал подзатыльник мальчишке, запустившему в здание полицейского управления зеленым помидором, и тут же почувствовал, что пахнет гарью. Беспокойно огляделся и охнул: над остроконечной кровлей храма поднимался густой черный дым.
Мимо, тревожно звоня в медный колокол, промчались на своей машине пожарные, и Мигель метнулся назад в ворота участка — заводить «Испано-суизу». Запрыгнул в машину и, отчаянно сигналя так и лезущим под колеса мальчишкам и обгоняя бегущих, примчался к храму.
Высокий каменный храм был похож на огромную раскаленную печь — не подойти, — и прибежавшие с ведрами горожане растерянно стояли вокруг и с каждой обрушившейся с крыши балкой отступали все дальше.
Мигель обреченно выругался, отыскал взглядом алькальда и окружившую его со всех сторон свиту первых людей города и подошел ближе.
— Это ваш недогляд, Мигель, — кивнул в сторону полыхающего храма прокурор.
— Почему? — мрачно поинтересовался начальник полиции, уже хорошо себе представляя, что именно ему вменят.
37 
