очень нудно 
55 
Сорая сама пожелала переехать к нам с Бабой.
– Я-то думал, ты будешь настаивать, чтобы мы с тобой жили вдвоем, – удивился я.
– И оставить Кэку-джана одного? Такого больного? – В глазах у Сораи плескалось возмущение.
Я поцеловал ее.
– Благодарю тебя.
Теперь все заботы о Бабе взяла на себя моя жена. Она поила его чаем по утрам, помогала лечь и встать, давала обезболивающее, стирала белье, регулярно читала вслух газеты (международный раздел). Она готовила ему его любимое блюдо – картофельную шорву (несколько ложек Баба еще мог проглотить) – и каждый день выводила на прогулку вокруг дома. Когда болезнь окончательно приковала отца к постели, Сорая сама переворачивала его с боку на бок, дабы не образовались пролежни.
Как– то я пришел домой пораньше – и успел заметить, как Сорая быстро спрятала что-то отцу под одеяло.
– А я все видел. Что это вы там вдвоем затеяли? – закричал я с порога.
– Ничего, – смущенно улыбнулась Сорая.
– Вруша. – Сунув руку в постель, я нашарил какой-то прямоугольный предмет. – Что это?
Но я уже и сам догадался. В руках у меня был блокнот в коричневой кожаной обложке, подаренный мне Рахим-ханом на тринадцатилетие.
Перед глазами встало ночное кабульское небо, разрываемое разноцветными сполохами фейерверка.
– Я и не знала, что ты так хорошо пишешь, – пролепетала Сорая.
Баба приподнял голову от подушки.
– Это я ей подсказал. Ты, надеюсь, не против? Я сунул блокнот Сорае и пулей выскочил из комнаты. Ведь Баба терпеть не мог, когда я плакал.
Где– то через месяц после свадьбы тесть и теща, Шариф, его жена Сьюзи и пара-другая Сораиных тетушек наведались к нам в гости.
Сорая приготовила сабзи чалав – белый рис с бараниной и шпинатом. После обеда мы пили зеленый чай и, разделившись на четверки, играли в карты. Сорая и я играли с Шарифом и Сьюзи за кофейным столиком. Баба лежал рядом на диване, следил за игрой, смотрел, как мы с Сораей сцепляем пальцы, как я поправляю ей непослушный завиток волос, и довольно улыбался про себя. Афганская ночь обнимала его, и тополя склонялись над ним, и звенели в саду сверчки.
Около полуночи отец попросил отвести его в постель. Мы с Сораей подставили с двух сторон плечи и сплели наши руки у него за спиной. Уже лежа в кровати, он попросил нас обоих нагнуться и по очереди поцеловал.
– Я сейчас принесу тебе таблетки и воду, – сказала Сорая.
– Сегодня не надо, – отозвался Баба. – Сегодня у меня ничего не болит.
– Хорошо, – согласилась она и поправила ему одеяло. – Спокойной ночи.
И Баба уснул. И не проснулся.
Перед мечетью в Хэйворде все свободное пространство оказалось забито машинами – ближе чем за три квартала было не припарковаться.
У входа в мужскую часть храма – большую квадратную комнату, устланную афганскими коврами, – громоздилась целая гора обуви. Сотни людей сидели на тюфяках скрестив ноги и внимали мулле, нараспев читавшему в микрофон суры из Корана. Я сидел у самой двери, как и полагается родственнику усопшего. Генерал Тахери расположился рядом со мной.
Через открытую дверь я видел подъезжающие машины. Из них выходили мужчины в темных костюмах, женщины в черных платьях, с головами, закутанными в традиционные белые хиджабы, и направлялись к мечети.
Под торжественные слова мне вспоминалась старая история, как Баба в Белуджистане боролся с гималайским медведем. Да и вся его жизнь была борьба, превратности судьбы наваливались на него зверем. Умерла обожаемая жена – изволь сам воспитывать сына. Покинул ватан, родину, – изволь сражаться с бедностью и унижаться. А тут еще и болезнь – вот противник не по силам. Только он и здесь поставил свои условия.
После каждой череды молитв все новые и новые люди выстраивались в очередь и приносили мне свои соболезнования. Я, как велит обычай, пожимал им руки (хотя многие лица были мне едва знакомы), печально улыбался, благодарил. Все они говорили о Бабе добрые слова:
– Он помог мне построить дом в Таймани…
– Да будет благословенна память о нем…
– Только он дал мне в долг…
– Он устроил на работу меня, чужого ему человека…
– Он был мне как брат…
В их глазах я был сын своего отца, не более. Ему, ему были обязаны люди, не мне. И вот он скончался. Кто теперь наставит меня на путь истинный? Как мне теперь жить без него?
Ужас проник мне в душу.
Казалось, погребение состоялось только что. Когда Бабу опускали в могилу на мусульманской части кладбища, мулла и какой-то другой человек затеяли яростный спор, какой именно аят из Корана полагается читать в этом случае, и, если бы не вмешался генерал Тахери, неизвестно, чем бы дело кончилось. Бросая яростные взгляды на противника, мулла прочел нужный стих. В могилу полетели первые комья земли. Не выдержав, я отошел в сторону и присел на скамейку под кленом.
55 
