151 
Бруно улыбнулся. Эти люди не ведали истины, а потому кровавая жертва богам истории, которую принес отец Клод, была напрасной. Наивный книгочей так и думал, что история Церкви разбита на 12 магических «часов» по 144 года и в 1728 году наступит Полдень Христианства, то есть его полный расцвет. И лишь Бруно знал, что принятый Папой и в силу этого канонический циферблат Церкви содержит все 24 часа, а потому 31 декабря 1728 года, когда невидимая стрелка сделает полный оборот, наступит не Полдень, а Полночь. И это меняло все.
Хлопнула дверь, и вошедшие в камеру альгуасилы подняли Бруно с каменного пола и быстро потащили по коридору. Затем Комиссар за четверть часа его опросил, и часовщика, не мешкая, отправили во двор. Здесь уже корчились в пламени около десятка человек, и еще полсотни свешивались со столбов скрюченными дымящимися огарками.
— Бруно Гугенот, — подошел к нему Комиссар Трибунала, — готов ли ты примириться с Церковью?
— Как я могу примириться со своей собственной вещью? — улыбнулся Бруно. — Я ее создал. Только что.
Комиссар прокашлялся.
— Ты должен понимать, Бруно… если ты раскаешься, тебя перед сожжением удавят. Это огромная милость.
Бруно не отвечал. Он смотрел, с каким трудом на столб водружают огромное, тяжелое тело наполовину парализованного Гаспара.
— Ты раскаиваешься, Бруно?
Бруно задумался. Требование о раскаянии напоминало ему то нетерпеливое пришептывание мастера, когда кусок сырого железа уже раскален добела, но никак не хочет окончательно поплыть и растаять.
Но ведь растаять и поплыть должен был не кусок реального железа, не конфискованные деньги и угодья и даже не массивы архивов! Растаять и поплыть должно было то, что у него в голове!
— Отойди, — попросил Комиссара Бруно, — я думаю. Мне не до тебя.
Томазо рыдал.
— Смотри-ка, он действительно раскаивается… — сказала не пропускающая ни одной казни жена начальника стражи. — Я уверена, что это искренне…
Но Томазо рыдал вовсе не потому, что боялся или раскаивался. Он понял, что с ним сделали. Что сделали со всеми с ними.
В тот короткий миг Вселенских Размеров Сострадания, когда братья Ордена с рыданиями обнимали нового члена своей семьи, Томазо понял, что у него есть дом — теплее отчего. Что у него есть братья — ближе кровных.
— Вина еретиков неопровержимо доказана… — продолжал бубнить Комиссар. — Содомский грех, поклонение демону Бафомету и даже святотатство — вот чем они занимались вместо служения Церкви…
— Бог мой… — прошептал Томазо. — Что они с нами сделали?..
Теперь он видел: каждого из них нагрели до той точки, когда личность плавится и течет, а потом просто подставили форму немыслимой по своей силе братской любви. И расплав души стек и застыл в Ордене навсегда. И был благодарен судьбе за то, что это произошло.
Палач шел от столба к столбу и просто поджигал солому — быстро и деловито, словно собирался опалить зарезанную свинью. Но Бруно улыбался. Он знал, что именно сделал, когда поменял даты и перекроил циферблат истории Церкви. Ибо любой циферблат — вовсе не театр, а полноценный привод, прямо воздействующий на зевак.
Изменив циферблат, он изменил само человеческое представление о мире, то есть те шестерни, что у людей в головах. А значит, звезды уже сдвинулись со своих мест, и люди, сами того не зная, уже заняли свое положение в новых пазах, на деле осуществляя всю задуманную им конструкцию единых для всех народов и племен Вселенских Курантов.
— Подумай, Бруно, — еще раз подошел инквизитор. — Ты можешь быть спасен Иисусом.
Бруно рассмеялся. Его сводный брат по Отцу уже не имел власти над этой Вселенной. Ибо 31 декабря 1728 года, ровно в тот миг, когда невидимая стрелка пробежит все 24 сектора христианских суток и упрется острием в небо, эпоха Плотника Иисуса завершится, и начнется эпоха Часовщика Бруно. Именно таков был астрологический смысл превращения Полдня Христианства в его Полночь. И смешнее всего было то, что святые отцы сами открыли ЕМУ дверь.
Рядом уже орали на все голоса, и только Бруно и Гаспар не размыкали уст. Монах не чувствовал боли в обгорающих ногах, а Бруно знал, что именно такова судьба сынов Божьих невест: Иисусу — крест, ему — костер. Именно такова плата за то, чтобы Небесная утроба понесла от Тебя.
Ноги начало жечь совершенно нестерпимо, и горло у Бруно перехватило — как в ту ночь, когда его мать, подневольная, а потому и безгрешная Дева торопливо забрасывала землей Того, Кто сменит Сына Человеческого на Его престоле. И посиневший, задыхающийся Бруно задергался, потом судорожно вытянулся вдоль столба и вдруг увидел, какой она будет — Новая Эпоха.
151 
