Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
89 
— Ох, Либор, и кто он? — спросила Хепзиба.
— Ты не знакома с внуком, как и с его бабушкой.
— Как это случилось?
И Либор рассказал им эту историю, не упомянув лишь о том, что когда-то, в середине прошлого века, он и Эмми были любовниками.
— И ты считаешь это аргументом за создание музеев холокоста в каждом церковном приходе? — спросил Финклер.
— Я так понял, что церковные приходы — это саркастический намек на христианскую нелюбовь к евреям, — сказал Треслав.
— Какого черта, Джулиан! Нет здесь саркастического намека, как ты это называешь. Я вижу, что Либор огорчен, и я уважаю его чувства. Но преступление одного безумца — это еще не повод для того, чтобы биться в истерике и кричать о возвращении нацизма.
— Конечно нет, — сказал Либор. — Да я и не имел это в виду.
Хепзиба поднялась из-за стола, подошла к Либору и, встав за его спиной, погладила его по щекам, как малого ребенка. Массивные перстни на ее пальцах, казалось, превосходили размерами его уши. Либор откинулся на спинку стула, и Хепзиба поцеловала его лысый череп. Треслав испугался, что старик сейчас заплачет. Хотя, скорее, он сам боялся расплакаться.
— Я в порядке, — сказал Либор. — Собственное бессилие огорчает меня сильнее, чем случившееся с внуком моей знакомой, о существовании которого я узнал всего пару месяцев назад.
— Тут уже ничем не поможешь, — сказала Хепзиба.
— Знаю. Плохо не только то, что я ничего не могу сделать, но и то, что я ничего не чувствую.
— Может, мы сейчас ничего не чувствуем как раз потому, что слишком часто и слишком открыто выражаем свои чувства по таким поводам, — сказал Финклер.
— Слишком часто кричим: «Таки волк!» — Хепзиба усмехнулась. — Вы об этом?
«Как я люблю ее!» — подумал Треслав.
— Именно об этом, — сказал Финклер. — И разве я не прав?
— Я не считаю такие выражения чувств излишними.
— И вы не считаете, что обилие ложных тревог приводит к тому, что их просто перестают замечать?
— А вы точно знаете, когда тревога бывает ложной? — в свою очередь спросила Хепзиба.
Треслав видел, что Финклеру очень хочется сказать: «Да, например когда ее поднимает наш дорогой Джулиан». Но вместо этого Финклер сказал:
— Мне кажется, мы сами нагнетаем паническую атмосферу тем, что, во-первых, всегда изображаем себя жертвами событий и, во-вторых, не желаем разобраться, почему некоторые люди считают свою ненависть к нам обоснованной.
— И потому ослепляют наших детей, — добавила Хепзиба.
Ее руки все еще были на щеках Либора, который прижал их сверху своими ладонями, как будто стараясь плотнее заткнуть уши.
— Как тот режиссер, — сказал Либор и повторил его фразу: — «Я прекрасно понимаю людей, которые ненавидят евреев».
— Так оно все и начинается, — сказала Хепзиба.
Финклер покачал головой, как бы сожалея об их безнадежности.
— Теперь я вижу, что ваш Музей англо-еврейской культуры просто обречен стать еще одним музеем холокоста, — сказал он.
«Ютц, — думал о нем Треслав, — гройссер путц, штик дрек!»[97]
Финклер и Либор попивали виски в гостиной, пока Треслав помогал Хепзибе мыть посуду. Обычно она не прибиралась сразу после застолья, откладывая это на другой день, так что поутру грязная посуда горой громоздилась в кухонной раковине и было трудно даже подсунуть чайник под струю воды. А что не влезало в раковину, громоздилось на кухонном столе. Кастрюль, тарелок, чашек и мисок было столько, словно у них побывала сотня гостей. Хепзиба предпочитала накапливать эти горы и уже потом разом расплачиваться за все предыдущие удовольствия. Треславу виделось в этом проявление фатализма, восходящего ко временам погромов: если казаки могут налететь в любой момент и ты не знаешь, что будет с тобой завтра, зачем сегодня беспокоиться о грязной посуде?
Но на сей раз она взяла Треслава за локоть и увлекла его на кухню. Ни Финклер, ни Либор не вызвались им помочь. Так их четверка, не сговариваясь, разбилась на пары, чтобы спокойно обменяться мнениями.
— Наш друг, похоже, очень счастлив, — сказал Либор.
— Это верно, — согласился Финклер. — Он прямо сияет.
— И моя племянница тоже. Думаю, она ему подходит. Мне кажется, ему не хватало материнской заботы.
— Именно так, — сказал Финклер. — Этого ему всегда не хватало.
Глава 8
1
Финклер рассчитывал перед отходом ко сну сыграть партию-другую в покер, но по прибытии домой обнаружил на автоответчике сообщение от Блейз — так звали его дочь. Иммануэль, его младший сын, оказался замешан в антисемитском инциденте. Он в порядке, беспокоиться абсолютно не о чем. Просто Блейз хотела, чтобы отец узнал эту новость от нее раньше, чем из других источников, которые могут представить все в худшем свете.
89 
