очень нудно 
29 
* * *
Педру Алвешу снится, что на плите кипит чайник и вовсю свистит в металлический полицейский свисток. Педру хочет отключить газ или хотя бы снять чайник с огня, но чайник не умолкает, а свистит все злобнее и истеричнее. Педру пытается сорвать свисток с носика, но чайник не дается, вертится, ерзает, а свистеть не перестает. Наконец, Педру удается зажать чайник подмышкой и ухватиться покрепче за пупочку свистка, и в этот момент он просыпается. Вокруг темно, только электронный будильник на тумбочке светится мертвенным зеленоватым светом. А откуда-то из коридора несется тонкий отчаянный визг. Педру рывком садится на постели и мотает задуренной головой. Приснилось ему, или и вправду Пилар пыталась его разбудить? Педру, не глядя, ощупывает постель рядом с собой. Пилар нет. Видно, ей, как всегда, приспичило в туалет в неурочное время.
— Педру! — хотя кроме них в комнате никого нет, в такие моменты Пилар обычно разговаривает шипящим шепотом, от которого у Педру сразу начинает чесаться где-то в области мозжечка. — Педру, миленький, я в туалет хочу!
— Так иди, — бурчит в ответ сонный Педру — он всегда с трудом засыпает и терпеть не может, когда его будят среди ночи.
— Я боюсь проходить мимо угла! — шипит Пилар.
— Так не иди! — отвечает Педру и поворачивается на другой бок.
Все же, обычно он уступает, и уныло плетется вслед за дрожащей Пилар к туалету, обещая самому себе, что это — в последний раз, что сколько же можно, и что завтра же он запишет Пилар на прием к психиатру — ведь это все нервы, нервы и слишком буйное воображение. Наутро, правда, ночные разговоры и обещания кажутся ему сном — глядя на веселую резвушку Пилар, Педру просто не в состоянии поверить в то, что это она ночью тряслась и плакала от страха, а, когда проходила мимо вешалки в углу, вцепилась в его руку с такой силой, что он чуть сам не заорал.
А сегодня Педру так и не проснулся и не пошел с Пилар в туалет, и вот на нее кто-то напал, или она увидела что-то страшное, и теперь кричит, бедная девочка, и уже охрипла от крика, а он все сидит, подонок, подонок, скотина бесчувственная!
Педру вскакивает с постели и огромными прыжками несется к туалету, туда, где кричит Пилар.
Впрочем, Пилар не кричит. Пилар просто не может кричать.
Пилар полулежит на полу, странно откинув голову на край унитаза, ее белая ночная рубашка неприлично задралась, и это почему-то выглядит пугающе.
А посреди туалета, уставившись на Пилар безумными от ужаса глазами, захлебывается визгом крошечная казумби.[2]
Кузина Оливия и разбитая чашка
25 декабря. 0 часов 05 минут
— Кому этот подарок? — спрашивает дона Элса, поднимая повыше что-то маленькое и мягкое, обернутое в красную бумагу и украшенное кривоватой самодельной розеткой.
Зе Педру уже оставил надежду разглядеть хоть что-нибудь сквозь шерстяной клетчатый шарф, которым ему завязали глаза, и теперь хочет помучить остальных. Он нарочно тянет паузу, картинно чешет в затылке, глубоко вздыхает и хмыкает со значением, пока все семейство ерзает от нетерпения на стульях.
Филипа не выдерживает первой и пинает брата под коленку.
— Мама! — вопит Зе Педру, с готовностью стаскивая шарф с головы. — Скажи ей!!!
— Нет мама, ты ему скажи! Он же над нами издевается! — возмущается Филипа.
— Дети! Дети! — нервно вскрикивает дона Элса, потрясая свертком. — Немедленно успокойтесь!
Жука, которой давно пора спать, и которой разрешили дождаться подарков только с условием, что она не будет капризничать, страдальчески кривится. Ей очень хочется присоединиться ко всеобщему ору, но она боится, что ее тут же отправят в постель, а стеклянная лягушка, которую Филипа купила для нее на ярмарке, будет вынуждена просидеть еще целую ночь в пустой и темной коробке. Стоит Жуке подумать о том, как грустно и одиноко будет бедной лягушке, слезы сами собой начинают капать у нее из глаз, и, не в силах больше крепиться, Жука заходится горестным ревом.
Все немедленно замолкают, даже запертый в спальне спаниель Пирусаш прекращает лаять. Дона Элса отбрасывает красный сверток, берет Жуку на руки и начинает тихонько ее укачивать.
Суровая Филипа тщательно обматывает шарфом голову присмиревшему Зе Педру.
Профессор Энрик Карвальу откладывает газету, которой он отгородился было от скандала, и только кузина Оливия даже не пошевелилась — сидит прямая, как палка, и мелко трясет своими седенькими буклями.
29 
