Глава первая

Я просто голову сломала над проблемой, которая периодически возникает в жизни каждой женщины, – что подарить мужчине, которого ты любишь и уважаешь?

Ладно бы еще речь шла об обычном пятидесятилетнем юбилее, хотя для мужчины этот возраст никак не назовешь обычным – мужчина в пятьдесят лет словно переходит какую-то черту и превращается из Героя в Мудреца, если, конечно, речь идет о настоящих мужчинах. Но моя проблема была совершенно особенная. Мужчина, которому я должна была выбрать подарок, лежал в больнице, был парализован после серьезного ранения в голову. И сколько он еще будет оставаться в таком состоянии – было неизвестно ни врачам, ни его жене, ни уж тем более – мне.

Григорий Абрамович уже больше месяца не мог двигаться – пуля задела какие-то важные нервные центры, и врачи перепробовали уже все, что знали и умели сами, все, что смогли достать им друзья Григория Абрамовича, и твердо обещали, что вот-вот должен появиться результат их усилий – лечащий врач рассчитывал, что восстановится способность говорить и двигаться, но… только для верхней части тела; ноги останутся парализованными еще на неопределенное время. Ходить он сможет еще не скоро.

Я обежала все тарасовские магазины, внимательно обследовала все наши самые оживленные торговые ряды, в надежде, что неизвестная вещь, которую я ищу, сама попадется мне на глаза и я тут же ее узнаю. Однако ничего похожего не произошло. Я пыталась представить, что у меня у самой, как у Григория Абрамовича, из всех органов чувств осталось только зрение, а из всех способностей – только способность мыслить, – и никак не могла психологически войти в такое состояние, даже с моим опытом применения метода психологического резонанса. Я просто не могла представить себя неподвижной и беспомощной!

Наконец я решила отнестись к этой проблеме чисто логически – ведь ничего другого мне не оставалось. Раз Григорий Абрамович может только видеть и думать, решила я, значит, ему нужно подарить какую-нибудь картину, смотреть на которую ему было бы приятно.

И я отправилась в художественную галерею под названием «Анима», которая специализировалась главным образом на изображениях животных. Ее директором был Севка Франкенштейн, который два года учился со мной вместе на психологическом, но ушел, чтобы зарабатывать себе мировое имя, рисуя собак. Несмотря на мрачную фамилию, он был добрейшим малым и со своим литературным тезкой был схож только в одном – творения и того и другого вызывали у тех, кто их видел, панический ужас.

Мировая художественная общественность так и не узнала о невспыхнувшей звезде таланта художника-анималиста Всеволода Франкенштейна. Поняв, что знаменитого художника из него не получится, Севка оставил попытки создавать художественные произведения и попробовал заняться их продажей. Пока я защищала сначала диплом, потом – диссертацию, мотаясь между делом по горячим точкам планеты в составе федеральной группы спасателей, куда меня завербовали еще на третьем курсе университета, Севка проявлял чудеса предприимчивости, сколачивая себе, как он выражался, «капиталец» на перепродаже того, что рисовали другие.

И сегодня, когда я стала командиром ФГС-1 вместо раненого Григория Абрамовича, Севка имел в Тарасове несколько магазинов и художественную галерею, вокруг которой концентрировались все анималисты Тарасова. Севка довел уже свой «капиталец» до того размера, когда деньги приобретают способность к размножению и сами начинают производить деньги, если им в этом не мешать своими коммерческими идеями, и утратил интерес к бизнесу. Он решил вновь заняться рисованием, и в небольшой мастерской, которую сделал себе при галерее, просиживал сутками перед листом ватмана с куском угля в правой руке и бутылкой пива в левой. Я, по старой памяти, забегала к нему поболтать о пустяках и полюбопытствовать о его успехах.

Севка ценил мой интерес к его «творчеству» и отвечал мне взаимным интересом ко всему, что связано со спасателями. Он сообщал мне свое мнение о работе спасателей, в надежде услышать мое мнение о его работах.

Правда, от моего замечания по поводу того, что его галерея названа как-то неправильно, потому что «anima» – это по-латински «душа» и к анимализму не имеет никакого отношения, Севка отмахнулся, поскольку это непосредственно его творений не касалось. Выслушав меня, он спросил только, как же тогда правильно, и, секунду подумав, заявил что «animal» ему не нравится, звучит как-то не очень благозвучно. Да и кто сказал, что у животных нет души, возразил он. Мне пришлось с ним согласиться, мне тоже кажется, что у тех же любимых мною собак душа намного тоньше и чувствительнее, чем у иных людей.

  1