— Миленькие, — понеслось в нашу сторону. — Дайте на хлебушек.
— Тридцать градусов, — произнес Макаров, игнорируя просьбы.
— Ничего. Прошлым летом было сорок.
— Вот я и говорю, зачем нужны Канары, если в Москве такая жара?
— Забудь про Канары. Дыши носом.
Семен плеснул воды на ладонь, вытер лицо.
— Полегчало? — спросил я.
— Вроде да.
— А Вовочка?
— Что Вовочка?
— Не передумал его кидать?
Семен посмотрел на меня, как на смертельного врага.
— Не знаю, — сказал он. — Очень хочу. Смогу или нет — другой вопрос.
— Слава богу, — пробормотал я и отвернулся.
— Бог тут ни при чем, — сказал Семен. — И время тоже. Этот Вовочка — никакой он не продукт времени. Время просто течет и все. Как вода. Нет у него никакого продукта.
— Чей же он продукт? — спросил я, уже уставший от разговора, утомившийся жарой и шумом улицы.
Вдруг заметил, что Семен в последний год постарел, запястья подсохли и пальцы на руках как будто стали длиннее и темнее. И его вечная, в анекдоты вошедшая худоба сделалась не мальчишеской, а мужицкой: вроде бы тот же тощий, почти невесомый, а ходит твердо, сильно, словно сделан из тяжелого материала, из камня и железа.
— Наш, — ответил Семен. — Это мы с тобой его создали, нашего Вовочку. Это мы, два дебила, полезли дела делать, задолжали и ухватились за его бабло, как за мамкину сиську. Это мы платили ему по семь тысяч долларов в месяц. Это мы его слепили и выкормили. А потом и на Канары билетик выписали…
— Ага. Конечно. А он в это время тихо сидел в уголке и ждал. Весь такой бесформенный. Когда же придут Семен и Андрей, когда же они начнут лепить из меня реальный продукт? Это тебя так просветлило, потому что мы рядом с храмом?
— Нет, не рядом с храмом, — ответил Макаров. — Рядом с солнцем.
Он поднял лицо и сощурился.
— И наших друзей-пенсионеров, Жорика и Слона, мы тоже сами сотворили. Мы все сами сделали, понимаешь? Сами. А время, Бог, деньги, здоровье — это… как вода. Умеешь — плыви, не умеешь — захлебывайся. В Москве или на Канарах — неважно…
— На Канарах нет вот этого, — ответил я, показывая на старух.
Над головами, вдоль бледно-голубого небесного свода, заскользил длинный медный гул.
Семен сунул руку в карман, достал деньги, шагнул к старухам.
— Под колокольный звон, — сказал он, — надо подать обязательно. Так моя бабка говорила.
Яшка
1
Старуха умерла, он это сразу понял. Еще до того, как подлетел к окну. Створка была сдвинута в глубину квартиры на большее расстояние, чем обычно; из щели пахло смертью.
Яшке исполнилось десять месяцев, он достаточно пожил на свете и хорошо знал, как пахнет смерть. На самом деле в первые часы у нее нет никакого запаха, и запахом смерти обычно считается отсутствие запаха жизни; вчера старуха пахла, как все пожилые люди, — гнилыми зубами, гречневой кашей, — а теперь запахи исчезли, оставив после себя пустое место, как бы дыру, ничем не заполненную, и Яшка, немного напуганный, на всякий случай сделал над окном контрольную петлю. Вдруг и его убьет то, что убило старуху?
Потом голод пересилил, и он решился. Прыгнул на фанерку, подбежал к стеклу и увидел: старуха умерла, лежит на кровати, лицом вверх, торчит маленький острый нос, волосы на черепе изжелта-серые, редкие, а вокруг — несколько мужчин и женщин, живых, они медленно ходят по комнате, трогают вещи, тихо переговариваются.
На мертвую старуху они не глядели, на Яшку — тоже.
Он привык, что люди не смотрят; люди есть люди, они ничего не видят вокруг себя. Слишком слабое зрение.
Люди принадлежали к стае мертвой старухи. Они одинаково сутулились, у них были одинаковые руки и одинаковые ухмылки.
Яшка уважал людей и немного презирал. Как не умеющих летать. Но людям и не нужно уметь летать. Да, они тяжелые и медленные, — зато голова расположена высоко и любая опасность видна издалека. Увидел — убежал. Или, допустим, отогнал врага криком. Люди хорошо умеют пугать криком. Старуха — когда была жива — часто кричала на своего ручного зверя. Зверь сидел с той стороны стекла и внимательно наблюдал за Яшкой и его друзьями, азартно погружающими клювы в хлеб; внимательность зверя была специальная, нехорошая, и когда старуха кричала — он уходил медленно, нехотя. Опасный зверь, умный и хитрый, но ленивый. Потому что сытый.