Про опасность

В дом он обыкновенно входил с полными карманами, даже если с утра в них не было ни крошечки, потому что умел и любил подбирать.

Нос его на ходу тянулся к земле, за ним опускались глаза – наши улицы приятны зрению более, чем обонянию, – лицо его приобретало все более неестественное выражение, набухая с каждым шагом, и постепенно теряло какие-либо черты; друзья не сразу открывали ему на стук, шарахаясь от зрячей дырки в двери, а даже если и пускали в дом, то приветствовали только после того, как он подходил к какой-нибудь тумбочке или коридорному комоду и начинал по одной выкладывать свои находки: игральные карты, шахматные фигуры, бубны, пуговицы и оловянных солдатиков. Тогда все взмахивали руками: «Ах, Петр, ведь это вы!» – и наконец приглашали его пройти.

В двенадцатый день, когда он неспешно шел на службу по Советской улице, его взгляд уцепился за блеснувшую в строительном мусоре гильзу. Поворачивая за угол, он был счастлив, хотя уже позабыл про нее, и гильза бултыхалась в его кармашке одна. Было рано, и, кроме нее, в кармане не было даже руки. И хорошо, что не было.

Потому что, как только гильза согрелась о бедро, из нее посыпались крохотные черные жучки. Жучков было много, столько, что человек не сочтет, а жук и не подумает, и были они голодные – но на счастье эта порода не любила есть людей. Жучки ели шерсть, и ели хлопок, и были в восторге от фетра.

Когда он шагнул на порог своей конторы, служащие рассмеялись и смеялись так, пока он шел до кабинета, и продолжали смеяться, пока он не запер дверь изнутри. Дверь была застеклена, и когда кто-то переставал смеяться, ему достаточно было подойти к застекленной двери и легко, пусть даже мельком посмотреть сквозь нее – радость возвращалась. Он сидел за письменным столом в пиджаке, шляпе, сорочке и маечке под ней, и все это было мелко-мелко изгрызено, и одно выглядывало из-под другого, и дыры были тонкие и аккуратно круглые.

Петра прозвали Сыром и дразнили, выкрикивая это слово в розетку.

После обеда забыли об этом и случайно переназвали Салом.

В шутку включился директор и попросил его передвинуть стол поближе к холодильнику. Петр был дисциплинирован и передвинул.

Но внешней прохлады было недостаточно, и он все-таки начал нехорошо пахнуть к окончанию рабочего дня; тогда и ушел.

Про реакцию

Отложив ложку на противоположный край стола, человек громко и вдохновенно спрашивает:

– Ну, кто здесь главный?

И главный отвечает человеку:

– Я.

Вернее, он не то чтобы отвечает «я», он вырубает у него электричество и немного роняет стол, потому что одна из ножек держалась нехорошо и ее можно было выбить глобусом. Глобус для этого упал со шкафа, когда его задела кошка, когда кошке захотелось пить, когда из кухни повеяло свежей водой, когда чуть-чуть прорвало трубу.

Кроме ложки человек держал на столе блюдце, кружку и банку – да не удержал. Все из них вылилось, без света не соберешь, а спички намокли, а свеча закатилась под диван.

Хорошо, потухла в полете.

Главный добрый.

Юка Лещенко

Пузырек

Сначала у Лены ничего не болело, а просто было такое чувство, что внутри, где-то за ребрами, появился маленький воздушный пузырек. Он не мешал, только по ночам иногда мелко-мелко трепетал, и Лене снилось, что по нему проходит рябь и ёжит тонкую оболочку, собирает в нежные морщинки, но нужно было просто поглубже вдохнуть, пусть даже этого, теплого и сонного воздуха, и тогда отпускало, пузырек затихал и висел внутри совсем безопасный.

Она сначала не боялась: многие весной жаловались на такие пузырьки, говорили про простуду, влажный ветер, про витамины, про желтые цветы, которые раздражают радужку, про беспокойство от луж и солнечных пятен на асфальте, а кто-то даже пугал эпидемией. Но потом у всех проходило, город высыхал, луну по ночам чем-то завешивали, а старух с мимозами в холодных пальцах прогоняли милиционеры.

Уже был июнь, а у Лены пузырек стал расти, как будто надували внутри воздушный шарик, он касался сердца – неприятно, словно руками в резиновых перчатках, мешал дышать, комком становился в горле, как-то давил на слезные железы, и хотелось выкричать его из себя в тягучий воскресный полдень, где варили молодую картошку, смеялись телевизору и дети под присмотром веселых пожарных поджигали тополиный раздражительный пух.

  33