27 
– Как в милицию? – прошептал он. – А как же младенцы?
Отец Василий пожал плечами и направился в храм: предстояла вечерняя служба.
Он переоделся, но настроиться на соответствующий лад не удавалось. «Господи, грешен!» – горько признал он. Сегодняшние заботы по спасению плоти совершенно выбили его из привычного состояния духа. Мысли путались, хаотично сменяя одна другую, и были эти мысли грешными и абсолютно мирскими. Он думал о чем угодно: об Олюшке, бандитах, начальнике милиции Ковалеве, но только не о прихожанах.
Лишь к началу службы ему удалось собраться, и только к ее завершению он снова почувствовал себя хорошо. Правда, немного побаливали ребра, но эту боль можно было терпеть.
Когда отец Василий отправился пешком домой, солнце уже висело над самым горизонтом. Ветер гнал вдоль улиц теплый, прогретый за день воздух, ласково шевелил веточки берез, трогал его за бороду; жирные зеленые мухи жизнерадостно кружили над сваленными на дороге помоями; квохтали за заборами курицы; изображая ревностную службу, лениво брехали дворовые собаки. Жизнь заявляла о себе отовсюду, из каждого угла.
Но сегодня отец Василий радоваться жизни вместе со всеми Божьими тварями не мог. Его знобило, и даже в тень от заборов он ступал с неохотой, так, словно эта тень имела какое-то отношение к той, великой тьме. Давно он уже не чувствовал себя так близко к границе, отделяющей жизнь под Божьим солнцем от ее жуткой противоположности.
Это чувство уже было ему знакомо. Он испытал его в далеком девяносто первом, когда они брали банду Веселого.
Веселым главаря известной подмосковной ОПГ прозвали за косой шрам от угла рта до уха и склонность к разнузданному куражу в самый неподходящий момент. На этом он, кстати, и погорел.
Его братки гуляли в кабаке вопреки всем правилам далеко за полночь, и наступил момент, когда импровизированного стриптиза двух сестер-певичек им стало не хватать, и они стащили их со сцены, а потом и начали прорываться на кухню. Ведь певичек разложили на столах самые прыткие, а женского мяса хотелось всем и сразу.
Некоторое время они ломились через благоразумно установленные администрацией на дверях и раздаточных окнах кухни решетки и, не получив своего, начали стрелять. И тогда директриса сломалась и позвонила в милицию.
Теперь уже трудно сказать, что заставило ее совершить столь необдуманный шаг, хотя, как говорили потом ребята из угро, у этой зрелой сорокапятилетней женщины как раз в то время случился бурный роман с только что принятым на работу молоденьким поваром. Похоже, когда парни Веселого начали стрелять сквозь решетку, она просто испугалась за жизнь своего любовника.
Через двадцать три минуты после звонка их всех повязали. У начальника райотдела с Веселым были давние личные счеты. Но для омоновца Мишани Шатунова этот выезд окончился плохо, его ударил шилом в поясницу один из бойцов Веселого.
Некоторое время, будучи в горячке, Миша ерепенился. Он даже уложил на пол, рядом с бьющейся в истерике растерзанной певичкой, правую руку Веселого – Дмитрия Селиверстова по кличке Ершик. Но потом начал терять равновесие и даже врезался лбом в стойку при посадке в машину. Ребята дружно его обсмеяли, и только минут через пять заметили, что Шатун никого не слышит и закатывает глаза.
Отец Василий запомнил те свои ощущения до мельчайших подробностей. Сначала он почему-то обиделся на пацанов, и здорово обиделся. Но было это все как-то странно. В то время как одна его часть обижалась, вторая наблюдала за всем происходящим и удивлялась – чего это, мол, со мной?! А потом его начало морозить. Холод был такой мерзкий, такой пронизывающий, словно его посадили задницей на лед. Его начало колотить, а затем что-то произошло, и он внезапно увидел над собой озабоченное лицо Супрунюка. Тот по-тараканьи шевелил густыми прокуренными усами и что-то говорил, но слов Михаил не слышал.
Когда парни доставили его в госпиталь МВД, кровопотеря была критической. Не было ничего «такого», ни видений, ни ощущения отделения от тела, но жуткий замогильный холод преследовал его во снах еще с полгода, и это было по-настоящему страшно. Каждый раз Михаил просыпался и кидался отжиматься от пола, изгоняя остатки сна, а потом брел на кухню хлебать горячий чай. И теперь, спустя девять долгих, наполненных событиями лет, все словно повернулось вспять. Господи! Как он этого не хотел!
В этот раз отец Василий добирался домой невообразимо долго, минут сорок. С ним приветливо здоровались, спрашивали, как дела, и он что-то отвечал и шел дальше, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть.
27 
