очень нудно 
39 
Нечеловеческий вопль разорвал тишину – раненый хаотически заметался по погребку, натыкаясь на столы и пытаясь зажать руками порезанное лицо. Но ему это плохо удавалось, потому что мешал кастет.
В этот момент в нашей потасовке возникла пауза. Последний из нападавших явно растерялся, увидев, как быстро растаяло их большое преимущество. По его угрюмому лицу было видно, что ему уже не хочется искушать судьбу, сокрушительная сила простой пивной бутылки произвела на него большое впечатление. Отступив назад, он буркнул:
– Ладно, проваливай! Но наш разговор еще не окончен! – При этом он угрожающе хмурил брови и играл желваками, желая хотя бы хорошей миной скрасить свою слабую игру.
Может быть, мне нужно было бы довести до конца расправу с этими подонками, но до моего сознания уже дошло, что я натворил, и вид пролитой крови ужаснул меня.
Продолжая сжимать в кулаке свое варварское оружие, я бочком пробрался к двери и выскочил на улицу. Меня трясло – видимо, адреналин в крови искал выхода. Мне хотелось немедленно бежать куда-то, не разбирая дороги, но я заставил себя успокоиться и внимательно осмотрелся.
Прохожих в переулке было немного. Во всяком случае, пока я не привлек к себе внимания. Голубой «Тойоты» уже не было, зато возле пивбара стоял темно-синий джип. Я прикинул, сколько времени понадобится ребятам, чтобы загрузиться в свою тачку, и решил, что успею уйти на соседнюю улицу.
«Розочку» я выбросил в урну и, заложив руки в карманы, пошел потихоньку в сторону ближайшего перекрестка – там я надеялся смешаться с толпой прохожих. Вмешательства милиции я не боялся – вряд ли эти люди в трудную минуту обращаются в милицию, а хозяевам погребка тоже не нужна подобная реклама.
Никто меня не преследовал, и, постепенно успокоившись, я попытался проанализировать итоги сегодняшней операции. Она оказалась на удивление скоропалительной и бурной, однако физического ущерба я практически не понес. Учитывая первоначальное намерение незнакомцев отправить меня в реанимацию, результат можно было считать резко положительным.
В моральном плане дело обстояло куда хуже. Я совершенно бездарно раскрылся перед подозрительной красоткой и заставил ее насторожиться. Впрочем, насторожиться – это звучало слишком мягко. Она перешла в активное наступление. Сегодняшняя акция, несомненно, была направлена на то, чтобы закрыть рты мне и Марине. И нужно признать, при всей примитивности замысла в нем было рациональное зерно. Если бы жизнь моя висела на волоске, Марина, не раздумывая, вышла бы из игры. Просто, но действенно.
Я припомнил больных с тяжелыми черепно-мозговыми травмами, полученными в результате избиений. Многие из них становились впоследствии инвалидами, и мыслительный процесс у них осуществлялся с большим трудом. То есть, как говорят в народе, они становились дураками. Меня ожидала такая же участь.
Добравшись до автобусной остановки, я сел в первый попавшийся автобус и поехал куда глаза глядят. Мне было важно побыстрее убраться подальше от злосчастного погребка. Очнулся я на шоссе Энтузиастов и, пересев на метро, отправился домой. Мне нужно было отдохнуть и собраться с мыслями. Захочет ли Малиновская повторить попытку укорочения моего носа – или она придумает что-то более изощренное? Этот вопрос сейчас волновал меня больше всего.
Дома я внимательно исследовал себя и снова немало удивился – на мне не было ни единой царапины, и на одежде не отпечаталось ни капли крови. Мой ангел-хранитель поработал сегодня на славу.
Однако психологическое потрясение оказалось все-таки слишком большим. Я впервые почувствовал страшную усталость, завалился в постель и проспал мертвым сном до самого вечера.
Сон вернул мне силы. Проснулся я в девять часов вечера – необыкновенно бодрым и свежим. Мне хотелось действовать, и душа моя жаждала мщения. Я принял душ, поужинал, переоделся во все чистое и принялся метаться по квартире, не зная, чем себя занять. Чехов все еще не появлялся.
За окнами уже ожила глухая чернота, пронизанная сверканием городских огней. Ночь еще не наступила, еще был слышен шум движения, гул лифта в подъезде, шаги на лестнице. Эти обыденные звуки успокаивали, давали понять, что жизнь продолжается свои чередом. Я подумал, каково теперь Марине в притихшей клинике, среди чужих людей, наедине со своими мыслями и беспросветной ночью, наполненной шумом ветра в кронах невидимых деревьев. Однако я не ощутил никакого дурного предчувствия. Может быть, это было обычным легкомыслием, но мне казалось, что, если бы Марине угрожала опасность, я почувствовал бы это.
39 
