126 
И вот уже целый день Щукин видел перед собой одно и то же. Зарешеченное оконце, в котором с немалой скоростью пролетали деревья, начавшие уже зеленеть, рыхлые придорожные косогоры, полуразвалившиеся деревеньки российской глубинки, грязный снег в прогалах спускавшихся к железнодорожному полотну крутых откосов.
Да еще два конвоира, ехавшие тут же, в купе, дверь которого запиралась на ключ, стоило кому-нибудь выйти или зайти.
Николай молчал, лежа на своей полке и закинув за голову скованные наручниками руки. Сначала конвоиры косились на него, словно ожидая от опасного преступника какого-то подвоха, а потом перестали обращать внимание, занятые только тем, как бы избавиться от снедающей их скуки.
К концу дня Щукин стал наблюдать за ними, гадая, придет им смена на ночь или нет.
* * *
Конвоиров, как уже сказано, было двое. Один совсем молодой – с белесыми короткими ресницами, молочно-белыми, точно выгоревшими на солнце волосами и детскими губами, беспрестанно что-то жую-щими.
Второй – постарше и, судя по всему, гораздо опытнее, пышноусый и дородный, он разговаривал хриплым басом и посматривал на Щукина так, будто тот давно был его собственностью, тогда как во взгляде младшего конвоира Николай часто ловил любопытство и некоторый даже страх.
Часа через два Щукин понял, что смены конвою не будет. Они и сами, видимо, на такое паскудство со стороны начальства не рассчитывали, потому что совсем приуныли, когда за зарешеченным окном сгустились сумерки.
Щукин лежал молча, апатично глядя в потолок, слушал разговоры конвоя.
– Вот суки, – тонким голосом сетовал молодой, его звали библейским именем Моисей, по крайней мере так его величал дородный – Иван Иванович. – Вот суки, – говорил Моисей, – сами, наверное, водку жрут да с бабами ерзают, а мы тут припухаем. И нельзя выйти никуда… А я после дежурства! Что же мне – тройной наряд выполнять, что ли?
– Да! – густым и размеренным басом проговорил Иван Иванович. – Служба наша не сахар. Но на то она и служба, чтобы ее нести.
– Иваныч! – помолчав, проговорил вдруг Моисей. – Может, я того… сгоняю на полустанке за пивом?
– Сдурел? – укоризненно посмотрел на него почтенный Иван Иванович. – Это тебе не пассажирский поезд. Ты бы еще вагон-ресторан спросил. На полустанках не останавливаемся, а если когда и стоим, выходить на перрон строго воспрещается. Инструкция такая, система, – говорил Иван Иванович, которому, кажется, очень нравилось, объясняя сложности милицейской службы, произносить такие слова, как «инструкция» и «система». – Структура, – сказал еще Иван Иванович, – милицейских органов – это да-а…
Протянув последнее слово, Иван Иванович замолчал, не зная, о чем говорить дальше. На молодого Моисея такие слова, как «структура» и «система», произвели гнетущее впечатление.
– Так нам что? – горестно осведомился он. – Всю ночь тут припухать?
– Ага, – кивнул Иван Иванович.
– И даже пиво нельзя?
– Нельзя, – строго проговорил Иван Иванович. – И спать нельзя.
– А если я прикорну, а ты подежуришь?..
– По инструкции не положено, – сказал Иван Иванович, покосившись на неподвижного и безмолвного Щукина. – Мы должны вести постоянное наблюдение за конвоируемым.
– По инструкции, – выговорил ненавистное слово Моисей, – нас давно сменить бы должны. А мы здесь припухаем без всякой инструкции.
– Нельзя так говорить! – повысил голос Иван Иванович. – Милицейская структура в системе государства переживает не лучшие времена. Но последнее время вся направленность государственной политики нацелена именно на улучшение вы… вы… вышеозначенной структуры… – Иван Иванович закатил глаза к потолку, словно вспоминая что-то, напрягся и выговорил: – Такая вот тенденция!
От последнего слова Моисею стало совсем нехорошо. Он потупился, некоторое время рассматривал носки своих форменных ботинок, потом предложил:
– Может, в картишки?
– Играли уже, – не таким голосом, каким он выдавал сложные слова, а вполне человеческим ответил Иван Иванович.
– В шашки?
– Неохота.
– А может быть, в шахматы?
– В шахматы я не умею, – сказал Иван Иванович.
Моисей обреченно замолчал.
– Тогда я выйду покурю, – предложил он.
– Не положено, – и на это сказал Иван Иванович. – Кури здесь. Кстати, и мне дай сигареточку.
Они вдвоем задымили. Щукин сглотнул горькую слюну и отвернулся к стене.
126 
