127 
Минут пять в купе не слышно было разговоров. Потом Моисей снова начал нудеть, тоскливо сминая в пальцах сигаретный окурок.
– Спать хочется, – говорил он, – прямо ужас какой-то. Нам всю ночь не спать придется?
– Такова служба, – степенно ответил Иван Иванович.
– Давай, может быть, в подкидного?
– Надоело.
Моисей замолчал. Густая, как табачный дым, скука клубилась вокруг него. Он вроде бы даже физически ощущал ее, как ощущают неприятный запах изо рта собеседника.
– Спать хочется, – проговорил он и, обернувшись, посмотрел на Николая. Тот молча лежал, отвернувшись к стене. – Ему можно, – неприязненно выговорил Моисей, – а нам нет. Почему так? Это же мы его охраняем, а не наоборот. Он делает что хочет, а мы, как гаврики, сидим и даже вздремнуть нет никакой возможности.
Иван Иванович не отвечал Моисею, и тот через какое-то время стал разговаривать сам с собой.
– Конечно, ему сидеть, а нам до Москвы только доехать и обратно. С другой стороны – еще неизвестно, что лучше, а что хуже. Вот ему каждый день и жилплощадь бесплатная, и горячая пища. А я уже второй день горячей пищи не видел. И с жилплощадью у меня проблемы. Тесть, старый козел, не хочет квартиру разменивать, так я с Ленкой на съемной квартире это самое… ютюсь… ющусь… Понятно, короче. Нет, а если с другой точки зрения посмотреть, так у меня отпуск бывает, мне отпускные платят, правда, маленькие… Хотя какие-никакие, а деньги. Ленке можно обновки купить, да тесть – старый козел – просил взаймы. Опять, гад, не отдаст…
Иван Иванович достал из кармана горсть грецких орехов и начал есть их, с шумом разгрызая крепкую скорлупу и бросая огрызки прямо на пол. Щукина, который стал уже задремывать, разбудил этот хруст. Моисей тоже зыркнул на Ивана Ивановича, потом замолчал и начал смотреть на него пристально, словно ожидая, что тот угостит его орешком. Но Иван Иванович молча щелкал один орех за другим.
Какие-то мысли забродили в голове Щукина. Он вдруг ощутил что-то похожее на вдохновение и подумал, что давно уже не чувствовал ничего, кроме тупой апатии и полного безразличия к себе.
Впрочем, почему безразличия?
Ведь он не пропускал мимо ушей ни одного неосторожно сказанного слова своего следователя. Другой кто на месте Николая, может быть, и прослушал бы что-то важное, но Николай-то уловил какие-то крупицы правды в речи мента, обращенной к нему, и по старой тюремной привычке отсеял их от привычной, вязнущей в ушах лжи.
– Дай орешек, – не выдержав, попросил Моисей у Ивана Ивановича.
– Последний, – сказал Иван Иванович.
Моисей замолчал.
Иван Иванович опустил руку в карман и достал еще один орешек. Разгрыз его, плюнул скорлупку на пол и снова полез в карман. Извлек еще один орешек и так же ловко разгрыз и его. Потом достал еще один.
– Ты же говорил – последний?! – возмутился наконец Моисей.
Иван Иванович удивленно посмотрел на орешек в своей руке.
– Последний, – подтвердил он. – И как он у меня в кармане завалялся?
Съев и этот орешек, Иван Иванович снова опустил руку в карман. И достал сигареты.
Моисей шумно выдохнул.
– Чего ты? – покосился на него Иван Иванович.
– Скучно, – отвечал Моисей. – Одуреть можно от скуки. И главное – спать хочу, а глаза закрою, и все плывет. Тошнит и спать не хочется.
– Это от переутомления, – авторитетно заявил Иван Иванович. – У меня тоже такое бывает.
– Слушай, – взмолился Моисей. – Сделай ты что-нибудь! Ты же это – опытнее меня, придумай, как хоть немного развлечься!
Иван Иванович закурил и выпустил струю дыма с таким видом, будто готов был прямо сейчас изречь пророчество, способное изменить ход истории. Моисей во все глаза смотрел на него.
– Ладно, – сказал Иван Иванович и, покосившись на Щукина, полез в карман своей форменной куртки, висевшей на полке рядом с ним.
Щукин открыл глаза.
– Вот, – сказал Иван Иванович, и Николай услышал восторженный голос Моисея:
– Водка!
– А ты думал, – прогудел Иван Иванович. – Первое средство от скуки. Хотел на ночь оставить, да смотрю, ты совсем измучился.
– Молодец… – сказал Моисей. – Я и правда совсем измучился. А закусывать чем? Не скорлупой же от твоих орехов.
«Скорлупа, – стукнуло в голове у Щукина. – Скорлупа ореха…»
Перед глазами его мелькнули солнечные летние вольные дни – широкий базар, многолюдная толпа и Вячик, старинный приятель Щукина, последние годы своей длинной жизни промышлявший на базаре игрой в скорлупку, – Вячик, научивший Щукина всем нехитрым премудростям этой игры.
127 
