88 
— Здесь ты, разумеется, жить не захочешь, да я и не позволю тебе гнить в этой захудалой дыре, — продолжает Валерка. — Мы с тобой уедем в Москву или Нью-Йорк.
— Ты серьезно?
Валерка щурит свои широко поставленные глаза.
— Я, между прочим, богаче, чем здесь думают. Только я не собираюсь на этом богатстве сидеть, ибо не в нем усматриваю, выражаясь интеллигентно и цивильно, цель нашей бренной жизни. Хотя, признаться, и в нем тоже. Усекла? Я — человек современный. Ну, давай для бодрости еще тяпнем этой заморской гадости.
Валерка жадно осушает свой стакан. Оля видит тонкую струйку, сбегающую по пухлому, с ямочкой, подбородку, и ей становится жаль Валерку, себя и всех остальных людей, не защищенных от любви.
— Если по-честному, то я… я берегу тебя. Ты какая-то неземная, что ли… Ну хватит. Мотаем отсюда.
Валерка рвет с места и бешено гонит машину по пыльному проселку, ожесточенно швыряющему с ухаба на ухаб рубиновую скорлупку.
— Чтой-то вы сегодня рано, — встречает их баба Галя, прервав беседу с соседкой на лавочке возле парадного входа. — Небось зябко уже в степи.
— Угадала, баба Галя, — хохотнул Валерка. — А в машине, сама понимаешь, тесно. Вот сменю ее скоро на «волгу», тогда и зимой, гм, можно будет прокатиться.
Он резво вбегает на крыльцо и распахивает перед Олей тяжелую дубовую дверь.
Их с ходу обволакивает спертый жар прихожей, куда выходит выложенная сине-желтыми изразцами стенка печи. Оля прислоняется лбом к их неровной поверхности, и на нее вдруг наваливается тоска. Одна, совсем одна… Среди чужих и чуждых ей по своим представлениям о жизни людей. Впереди длинный вечер с унылым ужином под блекло-оранжевым абажуром, душная бессонная ночь…
— Ну что, барышня, в задумчивость впала? Никак от радости, что такой жених на горизонте замаячил? Да ты всплакни, не стесняйся — редко кому из вас такое счастье приваливает.
Оля благодарно улыбается Валерке, хотя он и не видит в темноте ее лица.
— Ладно, к чертям сантименты! Вернемся к нашей трезвой прозаичной жизни, — балагурит Валерка. — За заморские коктейли принято платить натурой. А как же иначе? Это тебе не наша расейская бормотуха. Придется тебе, дорогая барышня, весь вечер играть мне своего Шопена.
…Старенький «Шредер» дрожит и стонет под натиском фантазии. Слоники на его заставленной кружевами поверхности вздрагивают и кренятся. Валерка бесцеремонно сгребает их в кучу и швыряет на кровать. Он стоит сзади Оли, ей кажется, он вот-вот схватит ее за руки и прервет этот поток срывающихся от невыносимого напряжения звуков. Ей самой этого хочется. Но пальцы несутся и несутся дальше, уже неподвластные ее мыслям и желаниям.
Потом они долго молчат. Баба Галя просовывает в неплотно прикрытую дверь закутанную в пуховый платок круглую, как большой кочан капусты, голову и сокрушенно качает ею, увидев раскиданных по кровати слоников.
— Приличные люди не слонов, а марки собирают. Или на худой конец — бутылки из-под виски. Ты же, баба Галя, все в позапрошлом веке пребываешь, — басит Валерка в своей обычной шутовской манере.
* * *
Дождь лил уже третий день, и мерклый уличный свет, проникая в высокие окна класса, наполнял его сумраком, с которым не под силу было совладать мерцавшей на недосягаемых высотах старинного потолка белой трубке псевдодневного света.
Оля слушала ля-мажорную сонату Моцарта, смотрела на одухотворенный профиль своего лучшего студента Миши Лукьянова и думала о том, что, если завтра кровельщики не выйдут на работу, потолок наверняка почернеет. Еще до начала занятий она пыталась поговорить на эту тему с директрисой, но та лишь рукой махнула и, нарочито громко стуча каблуками, скрылась за дверью своего класса.
«Неужели ей на все наплевать? — думала Оля, вслушиваясь в светлые пассажи сонаты. — От сырости пропадут инструменты и вообще пойдут насмарку все наши мучения с ремонтом».
— Ну, Миша, вы просто молодчина! — дослушав заключительный аккорд, похвалила Оля. — Если доработать отдельные пассажи, можно и на международный конкурс.
— Вы шутите. Для этого нужно родиться… избранным. А я самый обыкновенный.
Миша покраснел и отвернулся к стене.
«Этому парню явно не хватает уверенности в своем таланте, — думала Оля. — Да и откуда ей взяться? Отец — горький пьяница, мать совсем недавно закатила скандал в преподавательской, требуя, чтобы ей не портили сына. «Нехай на завод идет. Ишь барин какой выискался — трынь-брынью занялся!» — кричала она, размахивая руками под носом у директрисы. В Центральной музыкальной школе таланты лелеют, детей с первых шагов готовят к международным конкурсам. Сколько же в провинции остается нераскрытыми по-настоящему ярких дарований! Поярче тех, кого столичные тщеславные родители с трех лет усаживают за инструмент».
88 
