очень нудно 
60 
– А, это моя мать фотографию принесла.
– Твоя мама?! – Настала моя очередь удивляться. – Надо же… Не зная, с чего начать, я думала разыскать Пилар Морено Гомес, чтобы расспросить ее о снимке.
– Мир – это платок, – рассмеялся Рауль.
– Мы, русские, говорим, что «мир тесен». Но смысл тот же.
– Особенность маленьких поселков, где все друг друга знают и где потеряться очень сложно. Хочешь что-либо выяснить, расспроси едва ли не первого встречного. А фотография, которая тебя заинтересовала, хранилась в наших архивах, потому что моя семья имеет отношение к Ане Марии. Она в какой-то мере наша родственница. Ведь та тетушка, которая порекомендовала Ану Марию на работу в семью фабриканта, приходится мне прапрабабкой.
– Ничего себе!
– Мир – платок. Или как там вы, русские, говорите? – с усмешкой напомнил Рауль.
– Спасибо за рассказ! Ты мне помог, остается только переварить информацию. Но мне еще хотелось бы выяснить, как ко мне попала твоя песня?
– А вот это интересно и мне, – вздохнул Рауль. – Неизвестный пират? Может, записал на диктофон во время выступления?
– Не похоже, запись довольно чистая. Да хочешь, я тебе покажу письмо! Нужно только войти в Интернет.
– Мы находимся неподалеку от библиотеки, думаю, можно будет поймать сигнал и не возвращаясь в здание, – заметил молодой человек.
Я торопливо вытащила ноутбук из сумки и включила его.
Рауль оказался прав: сигнал удалось поймать без проблем. Но когда я вошла в свой почтовый ящик, ахнула: в нем находилось лишь одно-единственное письмо, присланное с того же адреса, с какого я получила имейл о моем отце. А так все – переписка с Петром, письмо мамы, сообщения от заказчиков – было удалено.
– Что такое? – встревожился Рауль, по моему лицу и восклицанию поняв, что что-то не так.
– Кто-то взломал мой ящик и удалил всю переписку! – с несчастным видом пролепетала я и нажала на единственное письмо.
«Говорили тебе, чтобы не лезла куда тебя не просят! Немедленно возвращайся в Москву. Будешь излишне любопытной – там и останешься».
– Анна? – Рауль неожиданно протянул руку через стол и накрыл мои пальцы ладонью.
Тепло его руки немного привело меня в чувство, я подняла на парня глаза. Но, видимо, выражение их не успокоило его, а еще больше напугало.
– Анна, что случилось?
– Ничего, Рауль. Ничего. Все в порядке.
– Обманываешь.
– Я получила письмо с угрозой. Но это уже мое дело. Спасибо тебе за помощь. Мне и так неловко за то, что я втянула незнакомого человека в свои проблемы.
– Глупости говоришь! Что за угроза? – Привстав, он попытался заглянуть в монитор моего ноутбука.
По интонации его голоса, по встревоженно нахмуренным бровям я поняла, что движет им отнюдь не любопытство.
– Ничего не понимаю. Переведи, пожалуйста!
Я вяло выполнила просьбу.
– Это уже было? В Москве? Тебе угрожали?
– Вот так же присылали анонимные письма. Подбрасывали их, правда, домой в почтовый ящик.
– Анна, если тебе нужна помощь, если страшно тут оставаться, постараюсь тебе помочь. У меня один друг работает в полиции, могу спросить у него совета.
– Спасибо, – натянуто улыбнулась я. – Но, думаю, угрозы пока лишь на бумаге. Сомневаюсь, что мне могут навредить. Чувствую себя в Санроке в большей безопасности, чем в Москве. Но все равно спасибо. Ты очень отзывчивый парень.
– Правильней сказать, любопытный и общительный, – засмеялся он. – Ты меня очень заинтриговала своей историей. Это раз. Два – интересно было пообщаться с иностранкой. Возможно, дальней родственницей. И три… У тебя очень красивые глаза. Глаза кошки. Глаза Аны Марии.
Я не успела ответить, потому что у Рауля зазвонил телефон.
Он извинился передо мной и торопливо вытащил мобильный.
– Привет, Ракель! – с радостной улыбкой поприветствовал он звонившую.
И мне подумалось, что позвонила ему та девушка, барабанщица, с которой я застала его вчера. Настроение, до этого радужное, как переливающийся на солнце мыльный пузырь, лопнуло.
Когда Рауль окончил разговор, я первая, не дожидаясь, пока он скажет, что ему пора, попрощалась с ним, расплатилась за сок и отправилась домой.
Ракель… Так звали барабанщицу. Имя не менее сексуальное, чем ее игра, чем браслеты на ее запястьях, чем томный взгляд жгуче-черных глаз, чем пирсинг-«мушка» над губой. Ракель и Рауль – даже их имена звучат в унисон, как ее игра и его пение. Рауль и Ракель… С каким-то мозахистским наслаждением я смаковала их имена, меняла их местами, но, как говорится, от перестановки мест сумма слагаемых не изменяется. У меня нет ее сексуальности, моя игра на барабанах не доводит мужчин до экстаза – я никогда не держала в руках даже барабанные палочки. Мой взгляд нельзя назвать роковым, моим движениям недостает кошачьей плавности. И все те уроки аутотренинга, которые давала мне мама, оказались бессильными перед природной сексуальностью Ракель. Они не выдержали удара «тяжелой артиллерии», скуксились, сдулись, стерлись в пыль.
60 
