очень нудно 
52 
Фанор, третий ныряльщик, едва переводил дыхание:
– Поднимались вместе, а потом… вдруг…
– Дракон забрал первую душу, – тихо сказал кто-то. Застонав, Гейджи растолкала склонившихся над Камеком людей.
– Идиоты! Дайте же мне!
Положила ладони крест-накрест на широкую безволосую грудь ныряльщика, с резким выдохом надавила – раз, два, три… десять… Пот скопился на верхней губе, на бровях, перед глазами плыли круги. Шестьдесят. Восемьдесят… Чьи-то пальцы сжали ее запястья – Гейджи злобно зашипела.
– Дай мне, – сказал Саймон. Чуть отодвинувшись, она ревниво следила за его движениями. Так. Так. Так. Тело Камека вздрогнуло – вслед за его вздохом-выдохом выдохнули, загомонили застывшие в лодке и на палубе люди. Гейджи привалилась спиной к борту.
– Укутайте его потеплее. И расступитесь. Дайте ему воздуха.
В этот день никто не рискнул больше искушать судьбу. На берегу развели большой костер, тщательно и серьезно принесли жертву Морскому Хозяину – черного петуха, которого для такой цели специально везли в клетке все путешествие. Хорстон выкатил бочонок вина. Моряки развеселились, разговорились, наперебой вспоминая разные диковинные истории, приключавшиеся якобы с ними самими, либо с их знакомыми, либо со знакомыми знакомых… Гейджи слушала со снисходительной усмешкой – большинство из этих баек она знала наизусть.
Она ворошила веткой костер, искры улетали в ночное небо и там таяли – или превращались в звезды…
– Благодарю тебя, – сказал Саймон, присевший рядом. – Мы растерялись. Плохая примета – лишиться человека в самом начале…
– Они слишком много ныряют. Когда ныряешь, легкие сжимаются, а когда выныриваешь – расширяются и отнимают кровь у сердца.
– Они знают свою работу, – возразил Саймон. – Мы используем их только там, куда не можем добраться сами. Некоторые развалины еще нужно расчистить.
– Что ты ищешь? Золото? Драгоценности?
Он придвинулся – из-за треска костра и громкого разговора слышно было плохо.
– Золото? Золото – это хорошо. Но главное не это. Если здесь, – Саймон повел рукой, подразумевая острова, – я найду хотя бы одну Вещь… Для меня это окупит все мои затраты.
– Вещь?
Его зубы блеснули в короткой усмешке.
– Не притворяйся, что не поняла. Ты тоже чувствуешь их, ведь так? Притяжение Вещей, которые для других могут ничего не значить. Магия, магия Вещи… Когда ты касаешься ее, – его кисть двинулась по воздуху, скользя по чему-то невидимому, – она отвечает тебе, как прекрасно настроенный инструмент – барду. Тебе – и только тебе. Потом ты можешь расстаться с ней, но она все равно останется с тобой навсегда…
Он говорил, глядя в огонь и не задумываясь о выборе слов – они сами рождались на его губах.
– А есть еще вещи-загадки, которые ты будешь неустанно разгадывать – вечно искать и разгадывать…
– Я буду нырять, – сказала Гейджи, глядя на него сбоку. Сказала неожиданно даже для себя самой. Саймон повернул голову и посмотрел на нее – так, словно ожидал, что она скажет что-то еще. Кивнул.
– Ты сама решила, – сказал неожиданно сухо. Встал и ушел в темноту. Ей даже холодно стало. Гейджи коротко вздохнула, как будто просыпаясь. Решила… сама ли? Или он задел в ней невидимые струны, настроил, словно опытный музыкант, чтобы добиться нужной ему мелодии?
Пловцы обычно ныряли с лодок, но Гейджи облюбовала стоявшую на якоре шхуну. Саймон безжалостно гонял моряков, у которых появлялись неотложные дела на палубе почему-то именно в тот момент, когда девушка собиралась нырять. Однако на него самого этот запрет не распространялся. Он прислонялся спиной к мачте, заложив пальцы за ремень, и, насвистывая, наблюдал за своим новым пловцом.
Гейджи предпочитала нырять без одежды. Не скрывающая почти ничего набедренная повязка ныряльщика, пояс с ножом и сеткой для находок, неизменная Слеза на шее – вот и все, что оставалось на ней, когда девушка скидывала с себя плащ.
– Так-так-так, – заметил Хорстон, как-то раз появившийся на палубе вслед за хозяином. – А я-то думаю, что у тебя за вечные дела в это время на шхуне?
Девушка подняла руки, закалывая волосы в тугой узел над головой. Хорстон, выпятив губы, придирчиво, по дюйму, осмотрел ее, проворчал что-то и обратился к Саймону:
– Ну и чего ты себя травишь-то?
Хозяин рассмеялся ему в лицо:
– Я не собака, на кость не бросаюсь!
Вовсе не была она костлявой. Сплошные плавные, длинные мышцы, переливающиеся под тугой гладкой кожей – белой, как у всех северян, но скоро приобретшей медовый оттенок на здешнем солнце. Раз за разом он наблюдал, как она снимает плащ, проверяет привязанные к ремню нож и сетку, тщательно закалывает свои густые волосы – видимо, сушить их для нее большая проблема, – сосредоточенно делает дыхательные упражнения. Всего раз, в самом начале, она показала, что видит его, – непроизвольное движение обратно, к плащу… С тех пор он мог бы поклясться, что девушка и не подозревает, что кроме нее на палубе есть кто-то еще. Иногда его это задевало. Не то чтобы он глазел на нее с вожделением. С удовольствием – да (так иногда нельзя отвести глаз от редкостной вещи). Больше всего она напоминала ему какое-то удивительное морское существо, свободное, неуловимое. И – да, ему хотелось прикоснуться к ней, провести ладонями по сильным, нагретым солнцем плечам, гибкой спине, тугим ягодицам, длинным гладким бедрам, крепким икрам – так руки рассеянно скользят по изящным изгибам найденной амфоры… И то, что это зрелище – лишь для него, – тоже доставляло ему удовольствие.
52 
