очень нудно 
77 
— Совершенно верно, — делая вид, что не замечает скачков ее голоса, подтвердил Эссиорх.
— А — зачем — было — отнимать — у меня — ноги? — ворочая слова, как камни, спросила Ирка.
Это был самый страшный вопрос. Тот, что грыз ее постоянно, не отпуская ни на минуту.
Эссиорх поймал ее негодующие глаза и удерживал их, твердо зная, что разрывать взгляд сейчас нельзя.
— Не знаю, — ответил он тихо, но отчетливо. — Или ноги были частью валькирии, такой же, как копье и шлем, и тогда тебя просто вернули в исходное состояние. Или болезнь — часть пути твоего эйдоса, который только в больном или страдающем теле может полыхать, не подергиваясь жирком. Или от тебя ждут чего-то… сам не знаю чего… Правда, не знаю.
— Всего хорошего! Приятно было увидеться! — холодно произнесла Ирка.
— Все хорошо! — Эссиорх ободряюще кивнул ей и ушел.
Ирка услышала, как на улице заводится его мотоцикл. И только когда Эссиорх уехал, Ирка поняла, что умный хранитель, по сути, вернул ей ее собственные слова, только с друтим смыслом. Ее «всего хорошего» превратилось во «все хорошо».
После обеда дождь прекратился. Над домами перекинулась радуга. Дома оказались в сияющей арке, и сразу зажглись, загорелись листья.
Бабаня прилипла к окну.
— Странно. Я только что говорила с заказчицей. Она тут недалеко живет, а у них проливной дождь, — удивленно сказала она.
«Эссиорх!» — сразу определила Ирка и попросила Бабаню спустить ее на улицу.
Тяжелую коляску Бабаня привычно толкала бедром, позволяя ей скатываться и ловко разворачивая на площадках. При достаточном опыте даже холодильники можно втаскивать на двадцатый этаж, опыт же у Бабани был не просто достаточный, а колоссальный.
Оставив Ирку во дворе, Бабаня решила сбегать в магазин.
— Может, ты со мной?
— Не хочу. Я здесь подожду. Ирка поехала по двору. В детстве он казался ей
огромным. Теперь она ясно видела, что дворик-то, в общем, небольшой. Футбольное поле с разодранной сеткой, детская площадка, четырехугольник домов, несколько случайных деревьев.
— Сейчас я закрою глаза, а когда открою, все окажется сном! Я окажусь в вагончике в Сокольниках, рядом будет ворчать Антигон… А потом придет Бэтла… да, Бэтла, — сказала себе Ирка, с полной убежденностью, что все так и будет.
Она закрыла глаза, сильно закрыла, до боли, а когда распахнула их, то снова увидела четырехугольник домов и свежепокрашенную детскую площадку со скрипучими качелями.
И снова к Ирке подошла тоска и холодными, как троллейбусные поручни, пальцами взяла ее за горло.
Ирке захотелось заорать так, чтобы люди выглядывали в окна. А потом кто-нибудь позвонил бы, и ее увезли бы в психушку. И пусть она разлетится осколками, как стеклянная ваза. Безумие было рядом, похожее на старуху с зубами из разноцветного фарфора. Один зуб синий, другой красный, третий зеленый. И все треугольные.
«Нет! — сказала она себе. — Успокойся! Надо не так! Надо ничего не желать, и тогда любое счастье станет подарком. Луч солнца, желтый лист, проклюнувшийся в цветочном горшке росток — все».
«Подумаешь, росток! — заспорил в ней другой голос. — У тебя было копье валькирии, возможность телепортировать куда угодно, хоть на океанский берег, а что у тебя есть сейчас? Две руки и два колеса?»
Ирка отогнала этот голос, не исключая, что это опять брызги расплавленного комиссионера. Мало ли их она в свое время пригвоздила копьем?
«Перестань! Не думай о том, что было! Значит, так повернула дорога. Бывает дождь, а бывает солнце. Когда вокруг серо, безнадежно, пусто, хочется уткнуться лицом и лежать, тогда надо просто идти. Можно считать шаги, можно не считать. Надо просто идти! И мыслить не годами, которые кажутся бесконечными, а днями…»
«Ага, днями! Тело на тележке! Пошевели хоть пальцем ноги!» — улюлюкал осколок расплавленного комиссионера.
Ирка уже поняла, что отвечать ему бесполезно. Все равно не замолчит. Надо думать что-то свое. И стала думать, что клавиатуру, на которой печатает, она зальет чаем и выкинет через год. Пижама пойдет на тряпки гораздо быстрее. Бабаня слишком много рвения вкладывает в отбеливание. Ею будут месяца полтора вытирать пол, а потом она окажется в ведре. Ручки, тетради, предметы, которые на столе — все исчезнет быстрее. Пройдет время, и мое тело где-нибудь упадет и останется лежать. И ему будет безразлично, что на него садятся мухи. Его запакуют в ящик, оно окажется такой же фальшью, как эта ручка, или клавиатура, или пижама. Здесь тупик. Здесь искать бесполезно.
77 
