77 
Джефферсон в свои сорок три года был высок, статен, худощав. Подвижное лицо и густые волосы, серебристая седина которых была делом природы, а не парикмахера, не раз останавливали на себе взгляды прекрасных дам. Но министр, потерявший несколько лет назад свою жену, очаровательную Марту Белее Скелтон, не переставал ее оплакивать. За ним даже не числилось никаких амурных приключений, кроме нежной дружбы с графиней де Тессе, родственницей отца.
Министр обладал приятным голосом, в совершенстве владел французским и говорил почти без акцента, особенно если, как в этот момент, тема разговора увлекала его.
— Я считаю, — говорил Джефферсон, — купол вершиной искусства Палладио, он превосходит даже его несравненные двойные портики.
Палладио единственный из всех архитекторов, смог превзойти и греков и римлян.
— Вы так любите античность? — с улыбкой спросил художник.
— Я безумно люблю античность! Когда несколько месяцев назад я был в Ниме, на юге Франции, часами любовался Домом-каре. Я смотрел на него как влюбленный на обожаемую возлюбленную.
— Но у него нет никаких куполов…
— Вы правы, но в нем столько благородства, его пропорции так строги… А что касается куполов то я надеюсь показать вам здесь, в Париже, один из замечательнейших куполов, ничем не уступающих даже куполам Палладио. Я имею в виду новый Хлебный рынок.
— Хлебный рынок?
— Да, Хлебный рынок. Вы его еще не видели, поэтому не можете представить все совершенство этой восхитительной ротонды, построенной на несущей конструкции совершенно нового типа.
Когда-нибудь я обязательно сделаю с него чертеж и пошлю в Ричмонд, в мой любимый город, быть может, при строительстве Капитолия он пригодится. Да и мой собственный дом в Монтевидео пора перестраивать, а купол придаст ему больше благородства и стройности… Но я увлекся, вернемся к вашим планам. Вы, конечно, хотите посмотреть все, что есть наиболее интересного в современной архитектуре Парижа: павильоны, построенные Леду для таможенной службы, новую церковь Сен-Филипп-дю-Руль, конюшни графа д'Артуа и, конечно, замечательный особняк принца Сальма с его знаменитыми садами, спускающимися к реке…
Когда Джефферсон садился на любимого конька, остановить его было невозможно. Жиль перестал слушать и погрузился в собственные мысли.
Он не любил ни архитектуру, ни огородничество и посещал американского министра главным образом для того, чтобы зарекомендовать себя гражданином великой западной республики. С каждым днем он все больше и больше чувствовал себя американцем. Тим Токер, уезжая на родину, не уставал повторять другу:
«Дом господина Джефферсона — это маленький уголок Виргинии в Париже. Если будешь туда ходить, ты привыкнешь и почувствуешь себя американцем. А это может пригодиться, если ты решишь приехать в Провиданс за наследством старого Вогана».
Мысль навсегда оставить Францию и поселиться в Америке одно время сильно занимала Жиля. Воображение рисовало ему маленького мальчика — сероглазого ирокеза со светлыми волосами, живущего где-то в стране могавков. Еще ни разу не видев своего сына, Турнемин уже любил его и не мог сопротивляться желанию найти его. Но он прекрасно понимал, что, пока Жюдит остается пленницей Сен-Дени, уехать из Франции он не сможет.
Сколько раз направлял он своего верного Мерлина к монастырю Сен-Дени, сколько раз, оглядывая его немые стены, он надеялся, что они рухнут, как рухнули стены Иерихона от звука труб Иисуса Но ничего не происходило, монастырь стоял нерушимо. Жиль возвращался домой более опечаленный, чем когда уезжал из него. И, чтобы забыть о своих мучениях, которые королева не спешила прекратить, он бросался в объятья госпожи де Бальби и там находил успокоение.
Его горе усугублялось еще и тем, что с памятного события в Сен-Порте король ни разу не вспомнил о нем. Мнимый Джон Воган продолжал вести светскую жизнь и ежедневно спрашивал себя, не забыли ли о нем в Версале….
Зимой произошло всего несколько достойных внимания событий: в ноябре умер толстый Луи-Филипп Орлеанский, его похоронили в маленькой церкви Сент-Ассиза, а госпожа де Монтессон на время траура удалилась в монастырь. В январе посол Швеции барон Штоль-Голыптейн обручился с Жермен Неккер, известной своей странной привычкой пристально рассматривать мужчин.
Молодые сняли дом на тихой улице Ба, свидетелем на их свадьбе был Ферсен, сам ранее пытавшийся жениться на наследнице Неккера. Ферсен пригласил на свадьбу Жиля, но торжество показалось шевалье утомительным, а семейство Неккеров неудобоваримым.
77 
