очень нудно 
99 
Это было одно из самых прекрасных писем, вышедших из-под ее руки. Оно было длинным, подробным, исполненным достоинства и заканчивалось следующими словами:
«Вот, монсеньор, что я могу сказать в свое оправдание.
И желаю от всего сердца, чтобы это письмо удовлетворило вас, и буду крайне несчастна, если этого не случится... Я могу только умолять вас, монсеньор, забыть прошлое и сказать мне, какого поведения я должна придерживаться в будущем, обещая со всем тщанием исполнить вашу волю. Поверьте, монсеньор, я всегда и во всем вам послушна...
И еще, монсеньор, прошу поверить, что моя почтительность к Вашему величеству и, осмелюсь сказать, искренняя дружба ничуть не меньше, чем у тех людей, которые стремятся заслужить их, оказывая мне столь дурную услугу. Я не знаю их, но вижу, что они не питают к вам должного почтения, потому что смеют выставлять вас мелочным и невеликодушным!»
***
На следующее утро письмо было отправлено в Версаль, а Шарлотта вернулась домой. Курфюрстина приняла для себя решение, и Шарлотта теперь была спокойна за нее. Герцогиня распорядилась, чтобы ей приготовили багаж, собрала немногочисленных дам и девиц из своего штата, которые остались с ней в Сен-Клу, — нельзя сказать, что по своему желанию, — и объявила им, что они могут отправляться куда им заблагорассудится, так как сама она уезжает в аббатство Мобюиссон, где аббатисой была старая принцесса Луиза-Оландина фон дер Пфальц-Симмерн, ее тетя, и куда она могла приехать в любой момент.
В самом скором времени все вернулось на круги своя: герцогиню Орлеанскую со всеми почестями, положенными ее рангу, пригласили вновь занять свое место при дворе, к великой радости всех, кто ее любил, а таких оказалось гораздо больше, чем она думала. В великолепном наряде, что было для нее редкостью, герцогиня сидела на пышном приеме дожа Венеции, который приехал выразить свою покорность французскому королю, в то время как враждебно настроенная по отношению к ней мадам де Ментенон вынуждена была стоять.
Как ни прискорбно, но несчастья герцогини Орлеанской на этом не кончились. Несколько дней спустя в Версаль пришло печальное известие: брат Лизелотты курфюрст Карл II умер в Гейдельберге в возрасте тридцати четырех лет. Горе принцессы не поддавалось описанию. Когда она принимала соболезнования от короля и принцев, приехавших в Сен-Клу, Людовик говорил с ней очень долго, всячески показывая, что вернул ей свое расположение. Затем она снова уехала в Мобюиссон, чтобы никто не мешал ей оплакивать брата. У Карла не было наследников, вместе с ним прекратилось и курфюршество в Гейдельберге. Безутешно горюя по ушедшему брату, Лизелотта, возможно, смутно предчувствовала, что очень скоро разразится война за пфальцское наследство, от которой ее сердце будет кровоточить, потому что, отстаивая ее права, французы вторгнутся на ее родную землю и разорят ее дотла. Приказы де Лувуа будут еще безжалостнее, чем на юге Франции, и в Гейдельберге обожаемый замок Лизелотты вместе с вишневыми садами, о которых она хранила самые нежные воспоминания, будут сожжены, а сам город предан разграблению...
Но пока король милостиво с ней разговаривает, благоразумно не сообщая ей, что сразу же после смерти курфюрста отправил в ее края эмиссара, чтобы заявить о правах своей невестки на три графства за Рейном.
Но был у герцогини Елизаветы и выигрыш: став козырной картой в руках короля в азартной игре европейских государей, ей уже не грозили отлучением от двора. А у ее недоброжелательницы между тем появились другие заботы. Она изволила создавать в Сен-Сире образцовую школу для благородных, но бедных девиц. К тому же она была очень довольна тем, что сумела удержать короля на той линии, на какую его настроила, на линии «Великого проекта»: отмены Нантского эдикта, главного детища Генриха IV. Отмена его лишит Францию весьма значительной части ее жителей, которым не останется другого выхода, кроме бегства, если они не захотят попасть на галеры, подставить шею под топор, подвергнуться всевозможным притеснениям.
Но пока солнце по-прежнему сияло, играя на позолоте и мраморе Версаля, освещая парк, за которым ухаживали так тщательно, что увядший к вечеру цветок заменяли к утру другим. Внутри дворца изящно наряженные придворные, сверкая украшениями из драгоценных камней, плыли по наборному паркету с неизъяснимой важностью избранных, которым открыты двери в рай. Но в этом раю весьма часто царила непереносимая скука... Возможно, потому, что в нем было слишком много народу?!
99 
