очень нудно 
46 
– Но, – возразила Гортензия, – из этого вовсе не следует, что Дофина боится за свою жизнь.
– Об этом она мне и не говорила. Но Франсуа сказал. Ты ведь знаешь, Франсуа никогда не скажет, если не уверен. К тому же все и так ясно. Когда маркиз увидит, что ребенка нет, он сделается хуже дикого зверя. Никто не застрахован от его зубов. А если узнает, кто рассказал, где прячут малыша…
– И кто его забрал… О Жан! В опасности окажешься ты!
– Я его не боюсь. Даже хочу, чтобы он напал. А она всего лишь слабая, больная женщина.
– Ты сам хочешь, чтобы он набросился на тебя? О, любовь моя, ведь ты один, а к его услугам все, что могут дать деньги…
– Мне помогут волки. И потом… если ты когда-нибудь захочешь вернуться в Лозарг, нужно сделать так, чтобы он окончательно перестал нам вредить.
– Ты хочешь сказать… что собираешься убить его? Но ведь он все-таки твой отец…
– Я не стремлюсь его убивать, но буду защищаться. Вот почему я жду его нападения. А теперь, Гортензия, давай-ка забудем о нем. Ведь у нас с тобой так мало времени…
Первую ночь они провели в пылу жаркой страсти после долгой разлуки, любя друг друга с ненасытностью голодных зверей, долгое время не видевших пищи, с каким-то даже исступлением, словно не веря, что эту страсть возможно утолить. Но на вторую ночь все уже было иначе.
В мягком свете масляной лампы, лившемся на их ложе, они любили друг друга с бесконечной нежностью, надолго замирая в объятиях, сроднившись от любви душевной гораздо сильнее, нежели от любви телесной. Порой они разговаривали, шептали нежные безрассудные слова, с незапамятных времен созданные любовью и не сходящие с уст многих поколений любовников, слова, значение которых понятно только им одним… В эту ночь они совсем не спали, боясь упустить чудесные мгновения, заново открывая друг друга.
Но время шло, и с каждым ударом бронзовых позолоченных часов, последнего достояния некогда богатой семьи, сердце Гортензии сжималось все больнее. Она следила за каждой минутой, как приговоренный к смерти, который, ожидая неминуемой казни, тщится полнее прожить оставшиеся часы. Скоро у нее отнимут самую дорогую часть ее существа. Скоро она расстанется с Жаном, они разойдутся в разные стороны. Что толку, если ее путь ведет к тихой гавани… Лишь одно утешение – мысль о сыне, вот-вот она его увидит, плоть от их плоти…
И когда золотом забрезжил розовый рассвет, Жан и Гортензия в последний раз кинулись друг к другу в объятия. Они предавались любви с отчаянной страстью расставания, перемежая быстрые поцелуи лихорадочными, торопливыми словами:
– Мы ведь еще встретимся, да? Когда-нибудь снова будем вместе? – шептала Гортензия.
– Нужно верить, Гортензия, так и должно быть, и не иначе. Я не могу представить себе жизнь без тебя. До нашей встречи я был как дерево. Рос себе на овернской земле вместе с другими деревьями. Ты научила меня жить по-настоящему, – отвечал ей Жан.
Они покинули постель, словно надежное убежище, и теперь стояли друг перед другом обнаженные, будто Адам и Ева в тот горький день, когда первых людей навеки разлучил с раем огненный архангелов меч. Обменялись долгим поцелуем, как путники перед дальней дорогой, выпивающие последний глоток живительной влаги. И стали собираться. Гортензия приготовила кофе на горелке художника. Жан прибрал в комнате, и они сели завтракать вместе, словно настоящие муж и жена. Как удивительно приятно было Гортензии мазать ему масло на хлеб, класть сахар в кофе! Каждый жест приобретал особую значимость.
Потом, усевшись рядом, как вчера, они взялись за руки и стали ждать.
Впрочем, недолго. Делакруа, как и обещал, явился спозаранку. Он объявил, что за Гортензией приедут к десяти часам. А сам художник собирался еще посидеть тут с Жаном и потом отвезти его на Почтовый двор.
– Нельзя ли и мне побыть с ним до отъезда? – взмолилась Гортензия.
– Боюсь, не получится. За вами приедет не фиакр, а карета принца Талейрана. Ведь вы отправляетесь к герцогине де Дино…
– К герцогине? Разве к ней отвезли моего сына?
Делакруа хитро улыбнулся.
– Ничего лучшего нам найти не удалось. А что, вы недовольны?
– Нет. Просто как-то не по себе. Такая важная дама, такой знатный вельможа…
– О, вы увидите, они милейшие люди! Да и чье покровительство может быть надежней? Никто не удивится, увидев, как к моему дому подъезжает, а потом отъезжает их экипаж. Случается, принц или герцогиня оказывают мне честь, бывая здесь… Так что соглашайтесь, раз уж вам предлагают!
46 
