64 
— Если мадам Сюркуф хочется помечтать, так к чему мешать ей? — увещевала она Жуана. — Вам отлично известно, что мадам Лаура не может снова выйти замуж, пока не найдены останки ее супруга, и даже если предположить, что они найдутся завтра, неужели вы думаете, что она в состоянии влюбиться в юношу, о котором говорят, что его единственная страсть — стихия и борьба! Хотя это не так уж и плохо…
— А вы подумали о бароне? Ведь он ваш друг.
— Да, и если бы у нее был хоть единственный шанс обрести с ним счастье, я бы всемерно помогала, но за вихрь замуж не выходят!
— Так зачем хотите вы выдать ее за Робера Сюркуфа? Он ведь тоже… тайфун…
— Без сомнения! Я предпочитаю все же тайфун, который хоть и оставит жену на несколько месяцев ожидать своего возвращения, но у себя дома, где, даже беспокоясь за него, она будет сидеть у теплого очага. Это совсем не тот вихрь, который снова швырнет ее в бездну приключений. У Батца заговор в крови, и он не будет знать ни сна, ни отдыха, пока король, его король, заметьте, не взойдет по ступенькам трона. Так дайте же поговорить мадам Сюркуф! Она так забавляет нашу Лауру…
— Я вижу, что она скучает! Вчера ей захотелось съездить в Комер, мы там не были с тех самых пор, когда отвозили тело бедняжки Селины, но я ее отговорил: там слишком опасно. Повсюду партизаны, Синие и Белые, которые наскакивают друг на друга при первой же возможности! И нищета там страшная…
И правда, с Рождества на севере Европы настала необычно холодная зима, а во Франции из-за гражданской войны она казалась особенно лютой. Конвент едва удерживался на плаву, хотя финансы и экономика были в критическом состоянии. Наличные деньги хранились в чулках, а значит, денежный станок работал не переставая, и ассигнации с каждым днем теряли в цене. Продуктов становилось все меньше и меньше, а те, которые все же поступали на рынок, продавались по баснословным ценам: урожай в годы террора был скудным, словно земля извергала грязь и кровь, которые пропитали ее.
Народ Парижа переживал страшные дни. Термометр опустился до восемнадцати градусов ниже нуля, Сена заледенела, судоходство остановилось, лес в город больше не подвозили, и люди, добывая поленья, разоряли леса: Булонский, Венсенский и Сен-Клу. Не хватало хлеба, овощей, мяса, а еще угля, подсолнечного масла; у дверей лавок выстраивались бесконечные очереди. И в этом голодном и промерзшем городе процветала шайка спекулянтов и деляг: пользуясь дефицитом, они беззастенчиво набивали карманы.
Естественно, такое положение вещей не могло не распространиться на провинции, и Бретань, хотя и славилась более мягким климатом, страдала вместе с остальной частью страны. Но море все-таки помогало людям питаться лучше, чем в других местах. В отлив, когда позволяла погода, по берегам бродили целые толпы местных жителей с лопатами, ножами, ведрами и мелкой креветочной сетью. Ведь барометр не позволял выйти в плавание, даже на небольшое расстояние… Между тем спустя несколько дней после Сретения в город через ворота Венсана, которым вот-вот собирались вернуть статую означенного святого, въехала повозка с женщиной на козлах. Она миновала Главную улицу, свернула на улицу Поркона де ла Барбинэ и остановилась у крыльца дома Лодренов. Лаура, равнодушно наблюдавшая из окна за происходящим, немедленно узнала и упряжку, и ту, которая ею правила, а сейчас, спрыгнув на землю, направлялась к дому. Мадемуазель Луиза де Вильне собственной персоной в повозке Фужерея!
В мгновение ока Лаура оказалась внизу, громко призывая кого-нибудь отворить ворота, а сама выскочила на улицу встречать старую деву, нисколько не заботясь о том, что злой ветер уже сорвал у нее с головы муслиновый чепец и принялся трепать волосы.
— Вы приехали, да в такую погоду! — воскликнула она, обнимая гостью, как будто это была дорогая родственница, и потащила ее за собой в дом. — Должно быть, у вас новости! Не беспокойтесь о повозке с лошадью, Жуан въедет во двор и распряжет… Как вы доехали? Благополучно? Никто на вас не напал?
Радость ее была настолько бурной, что несколько превосходила значимость происходящего, она говорила не умолкая и, дотащив Луизу до камина в большом зале, стала снимать с нее толстую накидку и деревянные башмаки, надетые на обувь, чтобы поскорее усадить в гобеленовое кресло.
— Сейчас нам принесут горячего кофе, — заключила она свою тираду, опускаясь в точно такое же кресло напротив.
64 
