Глава пятнадцатая

Солнце взошло желтое, как лимон.

Небо было круглое и синее.

Птицы выводили журчащие трели в воздухе.

Вилл и Джим высунулись из своих окон.

Ничто не изменилось.

Кроме выражения глаз Джима.

— Ночью… — произнес Вилл. — Это было или этого не было?

Оба смотрели вдаль, где простирались луга.

Воздух был сладок, как патока. И нигде, даже под деревьями, не видно теней.

— Шесть минут! — крикнул Джим.

— Пять!

Через четыре минуты, с болтающимися в животе кукурузными хлопьями, они стирали ногами сухие листья в красную пыль, оставив за спиной город.

Прерывисто дыша, оторвали взгляд от земли, но которой бежали.

Луна-Парк стоял на месте.

— Ух ты…

Потому что шатры были лимонного цвета, как солнце, бронзового, точно хлебные поля несколько недель назад. Флаги и вымпелы, яркие, как синехвостки, полоскались над брезентом цвета львиной шкуры. Из будочек карамельного цвета плыли по ветру дивные субботние запахи бекона и яиц, блинов и сосисок. Всюду сновали мальчишки. Всюду за ними брели сонные отцы.

— Это же всего-навсего обыкновенный старый Луна-Парк, — заявил Вилл.

— Черта с два, — отозвался Джим. — Что мы ночью — слепые были? Пошли!

Друзья отмерили сто метров по центральной дорожке, и чем дальше они углублялись в расположение Луна-Парка, тем очевиднее становилось, что им не представятся ночные люди, щупающие кошачьей поступью тень воздушного шара среди диковинных шатров, вспухающие наподобие грозовых туч. Вместо этого вблизи они увидели плесневелые канаты, побитый молью брезент, отбеленную солнцем и дождями мишуру. Рекламные транспаранты висели на шестах, точно унылые альбатросы, хлопая крыльями и рассыпая чешую старой краски, ухитряясь при всей своей дряхлости извещать о нечудесных чудесах — самом тонком человеке, самом толстом человеке, человеке с острой головой, человеке с картинками, полинезийском плясуне…

Они продолжали рыскать, но не встретили ни таинственных полуночных сфер нечистого газа, привязанных загадочными восточными узлами к вонзенным в черную землю кинжалам, ни одержимых контролеров, замысливших жестокие кары. Каллиопа возле билетной кассы не выкрикивала жуткие угрозы и не гундосила про себя дурацкие мотивы. Поезд? Вот он на боковой колее в согретой солнцем траве, старый, это точно, и прочно скованный ржавчиной, вообще же похожий на огромный магнит, сам собравший себя из частей с паровозных кладбищ на трех континентах — ведущих валов, маховых колес, дымовых труб и дешевых подержанных ночных кошмаров. Куда только делся тот погребально-черный силуэт; паровоз лишь просил, чтобы ему позволили покоиться среди осеннего сора, после того как им было исторгнуто столько усталого пара и железного праха.

— Джим! Вилл!

Навстречу им по центральной дорожке, лицо — сплошная улыбка, шла учительница мисс Фоули.

— Мальчики, — сказала она, — что случилось? У вас такой вид, словно вы что-то потеряли.

— Дело в том, — отозвался Вилл, — ночью вы слышали каллиопу?..

— Каллиопу? Нет…

— Тогда почему вы пришли сюда так рано, мисс Фоули? — спросил Джим.

— Я обожаю луна-парки, — ответила, сияя, мисс Фоули, седая маленькая женщина лет пятидесяти. — Сейчас я куплю вам горячие сосиски, а сама тем временем пойду искать моего глупенького племянника. Вы не видели его?

— Племянника?

— Роберта. Приехал погостить несколько недель. Отец умер, мать болеет там, в Висконсине. Я пригласила его. Он побежал сюда чуть свет. Сказал, что встретит меня. Но вы знаете этих мальчишек! Боже, да вы совсем приуныли. — Она протянула им сосиски. — Ешьте! Выше голову! Через десять минут пустят всю механику. А я пока проверю в Зеркальном лабиринте и…

— Не надо, — сказал Вилл.

— Что не надо? — спросила мисс Фоули.

— Только не Зеркальный лабиринт. — Вилл глотнул.

Его глазам предстала пучина отражений. Бездонная пучина. Словно сама зима подстерегала там, готовая убить человека своим взглядом.

  18