очень нудно 
42 
Поэтому, сами понимаете, каким увлекательным занятием было наблюдать, как почти неуловимо менялась наша Бабушка. Когда она говорила с Агатой, черты лица удлинялись, становились тоньше, поворачивалась к Тимоти, и я уже видел профиль флорентийского ворона с изящно изогнутым клювом, а обращалась ко мне — ив моем воображении вставал образ кого-либо другого.
Я никогда не узнаю, как удалось Фанточини добиться этих чудесных превращений, да, признаться, я и не хотел этого. Мне было достаточно неторопливых движений, поворота головы, наклона туловища, взгляда., таинственных взаимодействий деталей и узлов, из которых она состояла, такого, а не какого-либо другого изгиба носа, тонкой скульптурной линии подбородка, мягкой пластичности тела, чудесной податливости черт. Это была маска, но маска только твоя, и никого больше. Ома пересекает комнату и легонько касается одного из нас, и под тонкой кожей ее лица начинается таинство перевоплощений; вот подходит к другому, и она уже полна только им, как может быть полна своим ребенком любящая мать.
Когда же мы собирались все вместе и говорили, перебивая друг друга, тогда эти превращения были поистине неуловимы, ничего, что бросалось бы в глаза, и лишь я один, открывший тайну, не переставал жадно впитывать их, изумляться, трепетать.
Мне никогда не хотелось проникнуть за кулисы, чтобы разгадать секрет фокусника. Мне достаточно было того, что иллюзия существует, даже если я знал, что любовь — это результат химических реакций, а щеки пылают потому, что их потерли ладонями, но глаза искрятся теплом, руки раскрываются для объятий, чтобы приголубить и согреть…
Нам этого было достаточно. Нам с Тимом, но не Агате.
— Агамемнон!..
Вскоре это стало любимой игрой. Даже Агата не возражала, хотя делала вид, что злится. Это как-никак утверждало ее превосходство над будто бы совершен, ной машиной.
— Агамемнон! — презрительно фыркала она. — До чего же ты…
— Глупа? — подсказывала Бабушка.
— Я этого не говорила.
— Но ты подумала, моя дорогая несговорчивая Агата… Да, конечно, у меня бездна недостатков, и этот, пожалуй, самый заметный из всех. Всегда путаю имена. Тома могу назвать Тимом, а Тимоти то Тобиашем, то Томатом.
Агата прыснула. И тут Бабушка допустила одну из своих столь редких ошибок. Она протянула руку и ласково потрепала Агату по голове. Агата-Абигайль-Алисия вскочила как ужаленная. Агата-Агамемнон-Альсибиада-Аллегра-Александра-Аллиссон убежала и заперлась в своей комнате.
— Мне кажется, — глубокомысленно заметил потом Тимоти, — это с ней оттого, что она начинает любить Бабушку.
— Ерундистика! Галиматья! Вздор! Черт побери!
— Откуда это ты набрался таких словечек?
— Бабушка вчера читала мне Диккенса. Не кажется ли вам, что вы умничаете не по годам, мастер Тимоти?
— Большого ума тут не требуется. Ясно и так. Чем сильнее Агата любит Бабушку, тем больше ненавидит себя за это. А чем сильнее запутывается, тем больше злится.
— Разве когда любят, то ненавидят?
— Еще как!
— Наверное, это потому, что любовь делает тес: беззащитным. Вот и ненавидишь людей, потому что ты перед ними весь как на ладони, такой, как есть. Ведь только так и можно. Ведь если любишь, то не просто любишь, а ЛЮБИШЬ!!! — с массой восклицательных знаков…
— Ты, кажется, тоже не прочь поумничать, да еще перед таким простаком, как я, а? — съехидничал Тим.
— Благодарю, братец.
И я отправился наблюдать за Бабушкой, как она снова отходит на прежние позиции в поединке с девчонкой, как ее там зовут… Агата-Алисия-Альджернон…
А какие обеды подавались в нашем доме!
Да что обеды. Какие завтраки, полдники.
И всегда что-то новенькое, но такое, что не пугало новизной. Тебе всегда казалось, будто ты это уже пробовал когда-то.
Нас никогда не спрашивали, что приготовить к обеду. Потому что пустое дело задавать такие вопросы детям — они сами никогда не знают, а если скажешь им, что будет на обед, непременно зафыркают и забракуют твой выбор. Родителям хорошо известна эта тихая непрекращающаяся война и как трудно в ней одержать победу. А вот наша Бабушка неизменно побеждала, хотя и делала вид, будто это совсем не так.
— Вот завтрак номер девять, — смущенно говорила она, ставя блюда на стол. — Наверное, ужасный, боюсь, в рот не возьмете. Сама чуть не выплюнула, когда попробовала.
Удивляясь, что роботу свойственны такие чисто человеческие недостатки, мы тем не менее не могли дождаться, когда же наконец можно будет наброситься на этот «ужасный» завтрак номер девять и проглотить его в мгновенье ока.
42 
