очень нудно 
57 
— Чертова дура! — воскликнул Перси. — Ветреная безмозглая идиотка! Броситься к ногам человека, которого, пока я был у власти, денно и нощно требовала убить. И так она ведет себя всю свою глупую жизнь. Вернон обещал на ней жениться. Она, польщенная вниманием дворянина, клянется ему в любви. Появляюсь я, она рвет с Верноном и начинает бегать за мной. В конце концов мне все осточертело: я бросил ее и отправился за моря. Она приползла обратно к Вернону и смогла-таки его на себе женить. Через несколько лет я вернулся, взглянул на мою Луизу, и она вновь потеряла голову. Она отправилась бы за мной в ад. Десять лет эта пиявка тянула из меня кровь. И вот я не выдержал — запер ее в надежной темнице под надзором строгого тюремщика, думая, что теперь могу быть спокоен, ведь она вас не переваривала на дух. И что же? Это пустое существо, снедаемое суетным тщеславием, переходит от ненависти к обожанию. Черт побери, Артур, я не желаю больше слышать про эту женщину. Если она приблизится ко мне, я отправлю Бритвера к аптекарю. Да, клянусь Богом! А если я узнаю, что вы видитесь с нею чаще, чем раз в полгода, я изменю завещание.
После паузы герцог заметил:
— Я удивляюсь, Перси, что вы никогда не спрашиваете про свою дочь — про Каролину.
— А я и забыл, что она есть, — слабым голосом пробормотал граф. — Скажите, ею кто-нибудь занимается или она растет дикаркой?
— Каролина живет с матерью, — ответил Заморна, — и я нанял ей учителей, но они жалуются на ее болтливость и непоседливость.
— А сами вы к ней хоть когда-нибудь заглядываете, Артур?
— Время от времени. Она уже довольно высокая. Думаю, ей сейчас лет одиннадцать.
— Должно быть около того. Обещает ли она стать красивой?
— Нет, едва ли; по крайней мере на мой вкус. Она похожа на вас, но это странное сходство — слишком резкое для девочки. Впрочем, у нее красивые глаза и густые блестящие волосы. Она наделена интуитивной, возможно наследственной, грацией. Очень любит внимание и совсем не умеет сдерживать чувства. Правда, ума у нее от природы больше, чем у матери, а сердце пока не затронуто пороком.
— Она когда-нибудь говорит обо мне, Артур? Я, как вам известно, не обладаю талантом к мужской дружбе и потому очень хотел бы думать, что любим несколькими женщинами и детьми.
— Каролина не говорит ни о ком другом, — отвечал Заморна, — во всяком случае, при мне. В прошлый мой приезд она показалась мне чуточку бледной и вялой, поэтому я спросил, не хочется ли ей съездить на несколько дней в Хоксклиф. Она вскочила с ковра, на котором сидела, и оглушила меня радостным воплем — больше всего это напоминало крик выпущенного на волю сокола.
— Да! — сказала она. — Да, тогда я смогу все время говорить с вами о папе, а за три-четыре дня, быть может, даже упрошу вас свозить меня к нему в гости.
— Так она поехала в Хоксклиф? — спросил Нортенгерленд. Он был явно польщен и хотел, чтобы его зять развил приятную тему.
— Да, и я не припомню, чтобы видел живое существо в таком же возбуждении. Всю зиму она просидела взаперти, и неделя свободы совершенно ее преобразила.
Помню, однажды она пошла со мною в лес, и я привел ее на одинокую поляну, которую очень люблю, широкую и зеленую, с купой высоких деревьев посередине. Под ними по моим указаниям установлена на пьедестале мраморная статуя: фигура женщины, замершей в глубоком раздумье. Ее очи потуплены долу, длинное одеяние ниспадает до пят. Черты не идеальны. Я поручил изваять их с бюста, который сейчас где-то на западе. Глядя в это хладное лицо, лишенное всякого ответного выражения, я каждый раз ощущаю новый прилив чувств, некогда горьких, а теперь, по прошествии долгого времени, сладостно-печальных.
День был жаркий и ясный, небо блистало необычной для Ангрии синевой. Каролина взглянула на статую, залитую почти итальянским солнцем, приложила палец к губам и на миг застыла в молчании. Затем ее глаза наполнились слезами, словно от какого-то смутного воспоминания. Я взял девочку за подбородок и спросил, в чем дело. «Это похоже на Сен-Клу, — ответила она, — и на сады Фонтенбло, где я когда-то гуляла с папой».
Другой раз она сидела у меня в кабинете, смирная как овечка. Я писал, а ей велел забавляться самой. Более двух часов Каролина вела себя так тихо, что я забыл об ее присутствии, пока не расслышал, что она вполголоса бормочет себе под нос что-то очень медленное и торжественное. Темнело. Я отложил перо и взглянул на девочку. Окно было открыто. Каролина сидела, уперев локоть в подоконник, и, положив щеку на ладонь, пристально вглядывалась в Сиднемские холмы, которые в таком ракурсе казались очень высокими. Она говорила нараспев:
57 
