очень нудно 
32 
— Никто не видел, говоришь? Да тут за каждым кустом эти вояки пускают слюни! Ты просто сошла с ума! Я не желаю, чтобы они глазели на тебя. Ясно? — Доминик не помнил себя от гнева.
На растерянном лице Виллему появилась счастливая улыбка.
— Я все поняла, Доминик! Ты сердишься за то, что я увязалась за тобой? — спросила она.
— Да! — отрезал Доминик, но тут же смягчился. — Впрочем, это конечно не так, и ты это прекрасно знаешь!
— Откуда мне знать? — Виллему с радостью заметила, что его взгляд прикован к ее груди, просвечивающей под мокрой рубахой. — Ведь ты уехал из Габриэльсхюса, не сказав мне ни слова.
— Я боялся сказать тебе слишком много слов, любимая.
— О, Доминик! — вздохнула Виллему, она готова была упасть к нему в объятия.
— Возьми себя в руки, Виллему, на нас смотрят со всех сторон.
— Я не шутила, когда сказала, что в крови у меня лихорадка.
— Об этом забудь навсегда, — резко оборвал ее Доминик. — Неужели ты думаешь, что я стану рисковать твоей жизнью? Ты же единственная женщина, которую я люблю!
— Но я не могу от тебя отказаться!
— Мне это тоже трудно, Виллему! — Голос Доминика звучал теперь устало. — Но мы должны преодолеть себя, у нас нет другого выхода. Накинь мундир и идем отсюда. Пора ехать дальше.
«Если б он хотя бы раз прикоснулся ко мне! — думала Виллему, следуя за Домиником. — Обнял меня хоть на миг! Проклятая твердость! Ничем его не проймешь!»
Более откровенно Виллему уже не могла предлагать себя Доминику. Она и так дошла до крайней степени бесстыдства.
Она усмехнулась, вспомнив, какое лицо было у Доминика, когда он смотрел на ее грудь, облепленную мокрой рубашкой. Его взгляд говорил ей больше, чем его слова.
Отряд медленно двинулся в путь.
Теперь они ехали по заросшей тропинке, петлявшей по дну ущелья. Неожиданно на отряд упала густая тень.
— Что это? — испуганно спросил Фольке.
— Не бойся! Это солнце скрылось за вершиной! — объяснил ему Доминик.
Виллему вздрогнула. Тень Судного дня! Всем стало не по себе, когда они поняли, что им придется провести ночь в этом мрачном и зловещем ущелье.
Казалось, с тех пор, как их древние предки прошли через это ущелье в поисках новых мест для жилья, время в ущелье замерло навсегда. Даже ели стояли здесь как будто с тех самых пор, ветвистые, лохматые, заросшие седым мхом. Миллионы лет прокладывала река свое русло. Скалы выветрились и давали приют животным и птицам. Виллему, в жилах которой текла кровь Людей Льда, словно слышала голоса предков, встретивших здесь свою смерть. Сколько одиноких путников погибло в этом ущелье от слабости, голода и зимней стужи! Она будто видела их тени — они упрямо брели по этой гибельной тропе в надежде добраться до людей, пока еще у них были силы. Она так и видела глаза женщин и детей, смотревших на нее из лесной чащи. Невинные жертвы, они заплатили жизнью за стремление мужчин к господству и власти.
Виллему подняла глаза на зубчатые вершины и почувствовала себя по сравнению с ними жалкой песчинкой. Рядом с тропой слышались чьи-то шаги, но Виллему решила, что ей это почудилось: немудрено, что в таком мрачном месте лезут в голову всякие страхи.
И в этой жуткой лощине им предстояло ночевать!
Слава Богу, что рядом Доминик!
Вороны кружили в поисках ночного пристанища. Черными тенями скользили они по пылающему закатному небу.
Мелкие птицы уже давно умолкли. В еловом лесу на горном склоне слышался лишь слабый шум реки. Тропа увела отряд повыше в гору, и дно ущелья осталось внизу.
— Стой! — крикнул Йене. — Надо подождать Ёте.
Всадники придержали коней.
— Где он? — спросил Доминик.
— Не знаю. Верно, отошел по нужде.
— Он никого не предупредил?
— Нет. Я даже не видел, как он остановился. Понял только, что давно уже не слышу его лошадь у себя за спиной.
Они немного подождали. Вороны продолжали хлопать черными крыльями у них над головами. Ёте все не было.
— Куда же он делся? — нетерпеливо сказал Доминик и громко крикнул: — Ёте!
Ответило ему только горное эхо: «Ёте! Ёте! Ёте!» Доминик крикнул еще раз.
Когда эхо смолкло, в ущелье воцарилась зловещая тишина.
Доминик задумался.
— Сорваться с тропы он не мог, здесь не так уж круто, — проговорил он. — Надо вернуться.
32 
