128 
Ближе к одиннадцати в башню поднялась Эмили – пожелать любимому спокойной ночи.
…– как хотите, мистер Веттели, – донеслось из-за двери, – но меня не покидает навязчивое ощущение, будто, Буколики и Эквитемики [16]созданы совершенно разными авторами, не име ющими друг с другом ничего общего, кроме, разве, принадлежности к роду человеческому. Иной стиль, иной слог, иной взгляд на жизнь, в конце концов! Как вы это можете трактовать?
– Ах, мистер Коулман, примите в расчёт пять с лишним веков, разделяющих эти творения! Я понимаю: вас, как представителя старшего народа, такой срок не впечатляет, но для нас, людей, он воистину огромен! Человек не может прожить полтысячи лет и не измениться. Да и останется ли он именно человеком – это тоже большой вопрос. Если мы обратимся к источникам, то увидим, что поздний Вергилий, в бытность свою при короле Артуре…
Эмили послушала минуту-другую, и тихо, на цыпочках удалилась.
Беседа затянулась заполночь, к обоюдному удовольствию.
…– Удивляюсь, мистер Веттели, почему вы, так тонко чувствующий поэзию юноша, берёте на себя труд преподавать банальное естествознание и, уж не обижайтесь на старика, отвратительнейшее военное дело? Неужели эти дисциплины действительно вас привлекают? Почему вы не похлопочете о должности учителя словесности? Право, вам бы это гораздо больше подошло!
– Ну что вы, мистер Коулман! У меня нет нужного образования, я не более, чем дилетант. Да и место занято, притом весьма квалифицированным специалистом. Думаю, Огастес Гаффин был бы и вам куда более полезен, чем я…
Но гоблин в ответ поморщился и передёрнул ушами.
– Ни в коем случае! Мне бы даже в голову не пришло обращаться к этому снобу! Он почему-то вообразил, будто всё возвышенное и прекрасное в этом мире – удел одних только юных златокудрых поэтов, а тот, кто, уж простите старика за грубость, мордой не вышел, пусть сидит у себя в кладовке и пересчитывает смены белья!.. Ах батюшки! – видно, упоминание о кладовке вернуло мистера Коулмана с небес на землю. – Время-то, время первый час! Заговорил я вас, од нако, а ведь вы были… нездоровы, вам нужно отдыхать! До свидания, мистер Веттели, и доброй вам ночи. Сердечное спасибо за приятнейший вечер! – он раскланялся и поспешно засе менил к дверям, но вдруг обернулся, или вспомнив о чём то, или на что-то решившись. – И всё-таки я должен вам сказать! Это не в обычаях нашего народа, но после того, что вы сделали для меня…
«Разве я что-то сделал? – слишком громко мелькнула удивлённая мысль. – Просто посидели, поговорили по душам, мило провели время…»
. – Ах, мистер Веттели, как вы думаете, много ли в этой школе найдётся человек, готовых, поговорить по душам с гоблином? А для нас это ценно, поверьте. Очень, очень ценно… Так вот. Хочу, чтобы вы знали… Мне известно, что вы числите меня среди подозреваемых в школьных убийствах…То лько не вздумайте смущаться или огорчаться, я решительно не в обиде! Тем бо лее, что совсем недавно вы сами возглавляли собственный список, и в предвзятости вас ни как нельзя обвинить. Я завёл этот разговор лишь затем, чтобы помочь вам сузить круг поиска. Вы ведь знаете, что мы никогда не лжём, и большее, на что способны, это утаить правду? Я её боль ше таить не хочу. Слушайте: я не совершал ни одного из школьных убийств, как, впрочем, и убийств вообще. Это первое. Второе: тот, кто их действительно совершил, не нападал на жертву с другой сто роны, иначе я бы почувствовал… все бы почувствовали чужака в момент пере хода. Имел место банальнейший отвод глаз. И, наконец, третье. В этой школе кто-то один вас люто ненавидит. Это не простая недоброжелательность, с какой здесь встречают персон не своего круга – её вы, наверное, уже успели испытать. Это именно ненависть, холодная и расчётливая – я сегодня это ясно уловил, будучи рядом с вами. И исходит она, надо полагать, именно от убийцы. Поэтому будьте осторожны, мистер Веттели, мне очень тревожно за вас. Вы ещё так молоды…
Гоблин всхлипнул и удалился, маленький, серенький, с тяжёлым фолиантом под мышкой. А Веттели, глядя ему вслед, впервые подумал о том, что если убийца – человек в годах, то пятилетняя разница между старшими учениками и кое-кем из их учителей может показаться ему незначительной. Нельзя сказать, что эта мысль его обеспокоила – так, мелькнула и ушла. Было это последствия недавних проклятий, или просто привык на войне не думать о таких вещах – кто знает?
128 
